В Москву! - Маргарита Симоньян

— Послушайте, — потерял терпение Толик. — Мы на похороны приехали. Где тут похороны?

— А! Так и казалы б жи ж сразу, шо на похороны! Калытку видкрыту бачите? — сказала старуха и махнула рукой в сторону крайней хаты с открытой калиткой. — Там он, родымэнькый, — деловито добавила она и вдруг, спохватившись, заскулила в голос, как приличествовало случаю.

Мимо размокших хат на велосипеде проехал милиционер, окинув Нору и Толика неодобрительным взглядом.

Под фиолетовым небом гуляли по гравию трое рыжих котов.

— Чубайс! А ну геть витселя! — крикнули с одного из дворов, и коты, отвернув жирные морды, поковыляли пугать гусей. Гусаки и гусыни, ворча, покатились к канаве. Проклекотал невозмутимый индюк, соседская шавка в репьях огрызнулась визгливо.

Димкин гроб стоял во дворе у канавы на четырех табуретках.

Нора и Толик вошли, сторонясь друг друга. Над Димкиным голубым лицом свисала гроздь винограда. Возле гроба похрюкивали странные красные свиньи. Больше около гроба никого не было.

— То воны на солнце прыгорэлы, — сказала с крыльца женщина, заметив, что Толик и Нора смотрят на красных свиней. — Два дни у воде плавалы, пока спасатэлы ни приихалы — как живы осталысь те свинни, нэ пойму. Ишо трех курей спаслы, одного гусака спаслы и вот солення з огурцив да синеньких — я ж йих по-своему квасю, всем нравлится, — указала она на банки с солеными огурцами и баклажанами. — По ночам ти солення с палкой сторожу от мародеров. Усэ пропало у нас, усэ пропало! — запричитала женщина. — Уси тэплычки снисло, ни огурчикив, ни пэтрушечки, ни, просты Господы, часночкив дажить. Як було в огороде при Гэрасымыче, порядок був! Хозяин мий — вин такой був — любил порядки.

— Какой хозяин? — спросила Нора.

— Ну Гэрасымыч жи ж, муж мой покойный. Усэ пропало! А тут это еще, — всхлипнула она, показав на Димку в гробу.

Это была Димкина мать теть Дуня.

Теть Дуня позвала Толика с Норой в дом. На столе рядом с единственной уцелевшей от наводнения сковородкой жили куры и жирный гусь. Теть Дуня покрутилась у печки, не переставая жаловаться на ущерб в хозяйстве, учиненный наводнэннем. Про Димку она почти не спрашивала, только ругалась на институт — ей казалось, что именно он довел сына до такого дила.

Толик протянул ей пакет с Димкиными блокнотами и спросил:

— Во сколько поминки будут, теть Дунь? Мы, может, пока погуляем тут по станице, чтоб вас не напрягать?

— Та якись помынки? — ответила Димкина мать. — Ты шо нэ бачишь, шо нам нэ до помынок?! Тут курей ба послэдних нэ ростирять.

Нора и Толик вышли во двор и издалека посмотрели на Димку, не поднимая голов, краем глаза, как будто подглядывали за смертью как за чем-то стыдным и неприличным. На кладбище они не поехали.

Всю дорогу обратно Толик молчал. Потускневшие мазанки, черные пашни и сотни засохших подсолнухов проносились мимо окна. Несколько раз Нора увидела на обочине картонные таблички с фломастерной надписью «продаются черви». В конце концов, она не выдержала и заговорила с Толиком:

— Слушай, ты думаешь, Димка повесился из-за меня? Потому что я его не любила? Фигня это все! Он повесился, потому что его НИКТО не любил. Ты же видел.

— Я не думаю, что он из-за тебя повесился, — сказал через паузу Толик. — Я сначала так думал. Но ты тут ни при чем, и теть Дуня тоже. Ты его блокноты читала когда-нибудь?

— Нет.

— А я вот прочитал. Как из морга приехал, так сразу и прочитал. На, посмотри. Я теть Дуне не все отдал. Только те, куда он Ницше и Кастанеду переписывал. С нее и этого хватит.

Нора взяла знакомую кипу блокнотов. Острым Димкиным почерком там были написаны странные вещи — какие-то заклинания, как показалось Норе, с бредовыми словосочетаниями: «сублимированная похоть», «астральный блуд», «прободенная совесть», «приголгофский флюид», «обрезанное сердце». Нора прочла полстраницы и испуганно посмотрела на Толика. Толик уткнулся в окно. Нора стала читать дальше:

Нечестивая мать, не выпускающая сына из духовной утробы, продолжает обогревать, из-за чего происходит варварское прободение тонкого тела и преселение жупела. Пробитый мужчина начинает греть, что для него неестественно. Женоподобный греющий мужчина — человек с преселенцем, упырно одержимый.

Я должен сломать себя… Я должен сказать: отныне для меня голос агапы — Глас Божий. Отныне у меня нет своего ума (совести, тела, воли), но ум мой — ум агапы, разум братии — мой ум. Мысль, что я конченый урод, должна стать столь же естественной, как то, что я человек.

Вавилонская блудница — любая женщина — распространяет вокруг себя содомскую вакханалию, являясь поверенным лицом князя тьмы, его священницей. Она превращает мужа в сына и сына в мужа, постоянно погружая их в свою бездонную, разжиженную геенской похотью ненасытную утробу, сиречь в утробу дьяволицы, священнодействуя на генитальном престоле, воздвигнутом сатаной.

«Убью себя, но не усну», — говорит праведник.

Огненно-кровное крещение — это высший тип крещения, предназначенный для избранных и представляющий собой свидетельство, кризис, болезнь, буйство веры и, наконец, жертву живота.

— Что это, Толик? — в ужасе спросила Нора.

— Это «Православная церковь державная»*. Тоталитарная секта. Учит своих последователей, что все зло от женщин, а чтоб избежать соблазна, надо уйти из жизни, — спокойно ответил Толик словами из заметки в Интернете. — Особенно часто жертвами секты становятся юноши, пережившие несчастную любовь или имеющие тяжелые отношения с матерью. Или — и то и другое! — последнюю фразу Толик выкрикнул.

Грибники с передних сидений автобуса испуганно обернулись на Толика. Он продолжал кричать:

— Димка был в тоталитарной секте! Мы жили с ним в одной комнате и не знали, что его сделали сектантом! — Толик произнес слово «сектант» таким же полным брезгливости голосом, каким он обычно произносил слово «голубой» или «наркоман».

— Но это еще даже не самое ужасное, — сказал Толик через паузу и отвернулся к окну.

— А что самое ужасное? — спросила Нора, которая все еще не могла понять, как это Димка, умный, начитанный Димка, вдруг мог совершить такую глупость.

— Самое ужасное, что основатель этой секты — жид!

Толик с вызовом повернулся к Норе. По его лицу шли багровые круги. Нора уронила блокноты на пол, и они рассыпались между сидений, подскакивая на ухабах. Нора не стала их собирать.

— Откуда ты знаешь, что основатель — жид? — спросила она.

— Я в Интернете посмотрел. Вениамин Янкельман! Вениамин Янкельман, на хуй, основатель «Православной церкви державной». Ты можешь себе представить? Я его найду. Я его найду, суку, и я его убью! Он будет первым.

— Ты его убьешь за то, что Димка повесился, или за то, что он еврей?