Плач к Небесам - Энн Райс

Тонио набросил юбку ей через голову, надел на нее мягкуюсмятую блузку и туго зашнуровал корсет, почувствовав с последним уколомнаслаждения, как тесное одеяние обнимает и связывает ее.

Певцы уже подошли к каналу. То был Эрнестино — сколько раздоводилось Тонио слышать это имя под своим окном? И Пьетро, обладательпрекраснейшего, глубокого баса. Скрипачом нынче ночью у них был Феликс.

* * *

Когда у ближайшего моста лодка ушла из-под его ног и исчезлав темноте, он пожалел на миг, что не пьян в стельку, что ему не хватило умакупить на площади жбан вина. Теперь же он крался вдоль стены по узкой улочке, икамни под ногами были такими скользкими, что он несколько раз поскользнулся ичуть не полетел в воду.

Как они выглядят? Раньше, в темноте, он с трудом мог ихразглядеть. Узнают ли они его?

Но при свете открытой двери он сразу увидел маленькийансамбль. Высокий, крепко сбитый, бородатый человек оказался Эрнестино. Он пелсеренаду неловко примостившейся на ступеньке женщине с полными руками. Онамягко посмеивалась над ним. Скрипач, раскачиваясь взад и вперед, яростноработал смычком. Музыка была пронзительной, берущей за душу.

И тут вступил Тонио, октавой выше, чем Эрнестино, в унисонповторяя те же самые фразы. Голос Эрнестино наполнился чувством, и Тониоувидел, как изменилось выражение его лица.

— Ах, это невозможно! — закричал певец. — Даэто же мой серафим, мой принц из палаццо Трески! — Он раскрыл объятия,подхватил Тонио на руки и покружил его вокруг себя, прежде чем поставить наместо. — Но как вы очутились здесь, ваше превосходительство?

— Я хочу петь с вами, — сказал Тонио и взялся зажбан с вином, который тут же ему предложили. Вино хлынуло ему в рот и потеклопо подбородку. — Куда бы вы ни пошли, я хочу петь с вами.

Он запрокинул голову. Дождь бил его по ресницам, а онвыводил бесконечно высокую, чистую, изумительную по колоратуре мелодию, котораяэхом отражалась от стен и, казалось, поднималась до самой кромки неба,встающего над тьмой узкой улочки с редкими огоньками в маленьких окошках. Итут, вторя ему, зазвучал более глубокий голос Эрнестино, поддерживая его,позволяя парить высоко-высоко и дожидаясь снова восхитительной гармониизавершающей фразы.

Кто-то резко выкрикнул: «Браво!», и, словно от самих стен, отовсюдупослышались негромкие взрывы комплиментов. Раздались и смолкли так женеожиданно. А когда на мокрые камни посыпались монеты, Феликс поспешно кинулсяих собирать.

До самого рассвета бродили они по продуваемым всеми ветраминабережным и пели; локоть к локтю пробирались они по паутине узеньких улочек.Порой стены обступали их так тесно, что им приходилось идти в затылок другдругу. Голоса же при этом звучали необычно, сверхъестественно. Тонио зналнаизусть все их любимые песни, другим они быстро обучили его. Снова и сноваприкладывался он к жбану, а когда вино иссякло, купил другой.

Повсюду, где они проходили, над их головами распахивалисьокна, а иногда они останавливались и пели серенады вслед какому-нибудь смутномусилуэту вдали. Бродя у стен больших палаццо, они отрывали от карточных столов ироскошных пиршеств богато одетых женщин и мужчин. Кровь стучала у Тонио ввисках, ноги не слушались, и он то и дело оступался на скользких камнях, ноголос его, похоже, никогда прежде не достигал такой неудержимой мощи. Эрнестинои Пьетро были от него в восторге. Стоило ему запеть немного тише, как ониподначивали его на новые подвиги, горячими аплодисментами встречаяпронзительные верхние ноты и долгие нежные переливы. Но постепенно его песнистановились все медленней, наполнялись пленительной, ласкающей печалью. Онпомнил потом, как стоял, раскачиваясь и сложив руки на груди, и пел вслед заЭрнестино какую-то колыбельную, а ночь все не кончалась, и луна то и деловыглядывала из-за туч, подсвечивая безмолвные серебряные потоки дождя.

Печаль оказалась поразительным ощущением. Он понял наконец,что стоит за выражением «сердце разрывается от горя».

* * *

Встало солнце.

Площадь была усыпана мусором. Из-под аркад доносилиськакие-то крики. Кое-где танцевали, взявшись за руки, люди в масках. Сам великийсобор мерцал и колыхался в струях утреннего дождя, словно был картиной,написанной на огромном шелковом полотнище, свисающем с небес.

Беттина, с припухшим после сна лицом, бросилась к Тонио, находу подкалывая волосы.

Она принесла ему горячий хлеб с маслом и крепкий кофепо-турецки. Положила ему на колени салфетку и, видя, что он не в силах удержатьголову, сама стала кормить его.

Он провел пальцем по ее бледной шее и спросил:

— Ты меня любишь?

Прошла целая неделя, прежде чем он собрался с духом ирешился приблизиться к двери матери. Но ему сказали, что она ушла в церковь. Вдругой раз сообщили, что она спит.

Когда он постучался в следующий раз, Марианна уже отбыла впалаццо Лизани.

Всякий раз, когда Тонио приходил ее повидать, ее не было наместе.

На пятое утро, уходя от ее дверей, он громко рассмеялся.

А потом впал в бессильное молчание и уже не мог, да и нехотел ее преследовать.

При этом, как бы ни раскалывалась у него голова отпостоянного недосыпа, он умывался, глотал какую-то пищу и каждый день добиралсядо библиотеки.

* * *

Явилась Катрина Лизани и сообщила ему, что Карло благодарявесьма существенному состоянию, приобретенному в Леванте, покрыл все долгипоместья, которые были, как оказалось, значительными, и теперь собираетсявосстановить старую виллу Трески на Бренте.

Тонио чувствовал себя таким усталым после ночного пениясеренад, что едва обращал внимание на тетушку.

— Он правильно поступает, как ты считаешь? —спросила она. — Выполняет свой долг. Твой отец не мог бы желать лучшего.

* * *

Между тем, куда бы ни шел Карло, его постоянно сопровождалитрое бравос. Здоровенные молчаливые телохранители болтались по всему дому,стараясь раствориться в темноте. Они сопровождали его каждое утро, когда, надевпатрицианскую мантию, он отправлялся отвешивать поклоны сенаторам и советникамна Брольо.

Судя по его попыткам очаровать всех и каждого, становилосьсовершенно очевидно, что он намеревается снова вести светский образ жизни.

* * *