Душа - Татьяна Брукс

— Легко сказать — «Отпусти»… А как?

— Поблагодари его за то, что он сделал. Ведь именно то, что он сделал, заставляет тебя сейчас доказывать себе, ему и всему миру, что ты можешь обойтись без него, а он… он встретится с тем, к чему идёт… Ты же знаешь, это ещё не конец… Поблагодари и отпусти…

Благодаря планированию крепло и росло не только физическое и духовное состояние девушки, а и материальное. Она стала больше рисовать. Некоторые из её пейзажей и портретов, чтобы поддержать Надю, купил главврач Игорь Васильевич. Оформив картины в рамки, он повесил их в коридорах санатория. Теперь врачи, медсёстры и даже отдыхающие заказывали ей картины и покупали её работы. Недорого, но для молодой девушки это было не только материальной поддержкой, но и самоутверждением, помогало поверить в себя.

Однажды в субботу вечером произошло событие, которое перевернуло всё её представление о самой себе и поставило миллион новых вопросов о смысле жизни, который человечество пытается сформулировать во все века, а он, смысл этот, ускользает и никак формулироваться не желает. Но наша героиня ничем не отличалась от остальной части человечества, и вопрос смысла жизни стоял перед ней, как ей самой казалось, особо остро.

Уставшая, но совершенно счастливая, она рисовала с натуры, сидя в кресле на улице, где оставил её Николай Гаврилович, перед тем как уйти. С того печального дня, как умерла Мария Ивановна, они никогда не говорили о ней. Николай Гаврилович считал, что внучка обижается на бабушку. Сама Надя не хотела ранить деда воспоминаниями, но сегодня они открыли друг другу душу. Надя сожалела, что принесла им столько неприятностей. Жалела бабушку. Призналась, что чувствует себя виноватой, что не пришла проститься, и бабушка, наверняка, не сможет ей этого простить, даже мёртвая.

— Той зимой, после смерти, мама стала сниться мне всё чаще и чаще, — рассказывала Надя деду, — потом вообще каждую ночь. Она «приходила» ко мне во сне и просила угостить чаем. У неё всегда было строгое лицо, и я думаю, что она обижается на меня. Каждый раз предупреждала, что никому нельзя рассказывать о том, что она здесь появляется.

Внучка не могла ослушаться. Надя вставала, пересаживалась в кресло и готовила для бабушки чай. В течение недели каждое утро девушка находила на столе две чашки. Одну пустую — свою, вторую полную — чашку, в которую она наливала чай для Марии Ивановны.

Спасло её то, что это была зима. Температура на улице — минус пятнадцать. Вдруг Надя обнаружила себя среди ночи сидящей в своём кресле во дворе в одной ночной рубашке. Она проснулась от холода, но всё отчётливо помнила. Надя следовала за бабушкой туда, где было, по её словам, хорошо, тихо и спокойно, и где все счастливы.

В тот день Надя рассказывала о своём сне всем. Даже незнакомым людям, с кем ей пришлось столкнуться в этот день на работе или в спортивном зале. На следующую ночь Мария Ивановна «пришла» опять, но в комнату «не заходила». Лицо её было очень злым. Она прошипела: «Я же тебя прос-с-ила никому не говорить…» — и, поджав губы, исчезла. Эта ночь была последней. Больше Мария Ивановна к Наде не приходила.

С тех пор время от времени Надя мысленно просила у бабушки прощения. А сегодня, рассказав всё деду, она почувствовала облегчение. Николай Гаврилович, в свою очередь, тоже рассказал внучке о том, что они чувствовали себя виноватыми перед ней. И хоть ничего уже исправить нельзя и никак не вернуть Марию Ивановну, он очень рад, что они смогли поговорить, простить друг друга и теперь они — семья и помогают друг другу.

Уходя, он укутал Надины ноги пледом, дал ей в руки планшет с начатым рисунком. Рядом с креслом поставил столик с водой и красками.

Вечер был замечательным. Тёплым, но не жарким. Свежим, но не ветреным. Закат разливался на горизонте жёлтым, оранжевым, розовым и голубым. Слева зелёной живой тенью дышал лес. Справа — здание санатория. Лучше не придумаешь. Надя увлеклась рисованием и своими мыслями и не увидела, как со стороны санатория приблизилась другая тень.

К ней подходила женщина. Очень худая, уставшая, с воспалёнными глазами. Впереди себя она толкала детскую коляску, в которой сидел ребёнок лет трёх. У него были тоненькие скрюченные ножки и ручки. Из полуоткрытого рта стекала слюна. Глаза были пустыми.

Какое-то время Надя, увлечённая работой, ничего не замечала. Но вскоре, почувствовав чьё-то присутствие, замерла.

— Что? Довольна теперь? — услышала она слабый прокуренный голос, который показался ей знакомым.

— Чем я должна быть довольна? Кто вы? — Надя развернула коляску и столкнулась лицом к лицу с Тамарой.

— Вот, полюбуйся.

Тамара указала рукой на больного ребёнка.

— Я-то тут при чём?

Надя искренне удивилась. Она не видела Тамару с тех пор, как та убежала в магазин по просьбе отца.

— Кто это?

— Это мой сын. Он родился таким потому, что у меня первая группа крови и отрицательный резус. Резус-конфликт. Слышала о таком?

— Нет. Не слышала. У меня, как видишь, нет детей. И я всё ещё не понимаю, при чём здесь я?

— Хоть бы у тебя их и не было! Никогда! Сука! Смотри, что ты со всеми нами сделала!

— Я?

— Да. Ты. Я была у гадалки, и она сказала, это ты прокляла нас.

— А ты что же хотела, чтобы я благодарила вас: тебя за то, что ты оставила меня одну, зная, что произойдёт, твоего отца и его алкоголиков за то, что они со мной сделали?

— А что они сделали? Подумаешь, трахнули… Считай, что осчастливили…

Надя отчётливо видела молодую красивую женщину, стоявшую вплотную к Тамаре. Её чёрное платье почти полностью таяло в вечерней мгле, зато бледное лицо и пронзительные голубые глаза чётко выделялись на темном фоне.

— Да уж… С тех пор вот только и думаю, как бы не сдохнуть от такого счастья…

— Так на фига было выпрыгивать из окна?

— Да, не надо было. Надо было всех их посадить лет эдак на пятнадцать. Как, кстати, твой папашка поживает?

— Хреново поживает… Ему весь желудок «покоцали». Жрать не может. Только и думает о том, как бы на тот свет поскорей.

— А сама, что же, болеешь?

— Да. Думаю, и мне недолго осталось… Врачи не говорят, но думаю, рак у меня. В груди. Ну что, рада? Всем отомстила?

У Нади всплыли из памяти берег реки и герои её сна. Она поняла: у неё есть дар. Она видит смерть и иногда, во сне, будущее. Ужас. Что же теперь со всем этим делать? Даже страшно подумать…

Ладно, с этим она разберётся позже. Сейчас её занимало другое.

Надя совсем не чувствовала ни злости, ни удовлетворения от того, что обидчики её наказаны. Жестоко наказаны. Ей было страшно от того, что всё, о чём она думала в пылу отчаяния и злости, стало сбываться.

«Воистину надо быть осторожным с тем, чего желаешь. Оно ведь может сбыться». Кто же это говорил ей? Кто?