Угли войны - Гарет Л. Пауэлл

Петрушка потянула ниточку из укрывавшего ее колени пледа.

– У такого большого корабля не один передатчик, – сказала она. – Их полдюжины, по всему корпусу.

Это я знала.

– И что?

– А то, что, только вырубив все шесть одновременно, вы заставите корабль замолчать. Но никакая торпеда не попадет с такой точностью, да и у лайнера имеются оборонительные орудия. Есть шанс, что хоть один передатчик уцелеет и будет действовать после первой атаки.

– Однако лайнер отключился – совсем как «Хобо».

– «Хобо»?

– Это разведчик, свалившийся в море на планете в двенадцати световых годах за релейной станцией Желтое Небо. Данные его черного ящика указывают на преднамеренное самоотключение.

Петрушка откинулась в своем кресле:

– Когда это было?

– Он разбился неделю назад, в четверг.

– За четыре дня до атаки на лайнер?

– Мы приняли сигнал с «Хейст ван Амстердам», когда пытались спасти команду, – ответила я и оттолкнулась от стены. – А что? Думаете, есть связь?

Она протяжно выдохнула:

– Два корабля внешников бьются с разрывом в несколько суток и оба, по всей видимости, сами себя отключают? – Она покачала головой, словно не в силах поверить столь невероятному совпадению. – Сколько полетного времени от Желтого Неба до Галереи – если по прямой?

– Шестеро суток.

– А для военного корабля вроде вашего, на максимальной тяге?

– Треть можно скинуть.

– То есть теоретически оба судна мог торпедировать один корабль?

– Пожалуй, да.

Такое было возможно. Мы сами укладывались почти в то же время, даже с задержками на Камроз и Сиколе.

– Но каким образом тот корабль мог бы склонить два других к самоубийству?

Лаура Петрушка села прямо и забарабанила пальцами по подлокотнику:

– Есть способ.

Она помолчала, кажется отвлекшись на внутренний спор.

– Во всяком случае, – продолжила она, понизив голос, – до меня доходили слухи, что такое возможно. Какое-то оружие чужой расы, оно способно проникнуть в нейронную матрицу и нарушить ее работу.

– Одни разговоры, – отмахнулась я.

Если подольше поболтаться в космопорте, наслушаешься и не таких фантастических и страшных баек: о магических артефактах, чудовищах в гиперпространстве, затерянных золотых городах…

Петрушка покачала головой:

– Я об этом слышала от надежного человека, хоть он и агент Конгломерата.

– Откуда такая уверенность? – удивилась я.

– Просто он сказал, что у них такое есть.

Эти слова вышибли из меня дух.

– У Конгломерата есть оружие, способное дистанционно отключить корабельный мозг?

Петрушка выдержала мой взгляд:

– Именно так. И я сообщаю об этом, потому что сейчас, капитан, вам необходимо знать, с чем мы можем столкнуться.

Мы, стараясь двигаться как можно тише, отчаянно спешили оторваться от погони. Пока что изгибы лестницы скрывали нас от преследователей. К нам долетало лишь эхо шагов и голосов. Но, как мы ни устали, медлить было непозволительной роскошью. Задержка – это потеря форы и риск захвата, если не хуже того. Нам оставалось лишь переступать с одной великанской ступени на другую, штопором ввинчиваясь в нутро Мозга.

А потом, когда я уже готова была поверить, что до конца дней буду крутиться по этой нескончаемой лестнице, ступеньки кончились. За последним витком открылся длинный, мягко освещенный коридор метров трех в высоту и двух в ширину. Мы замешкались на секунду-другую. Лестница нас измучила, но коридор – с виду ровный и непримечательный – пугал неизвестностью.

Адам оглянулся через плечо:

– Как ты думаешь, успеем пройти до конца, пока они нас не видят?

Я взяла его за запястье:

– Ну, не оставаться же здесь.

Впереди, в конце коридора, я видела черный прямоугольник – открытый проем в темное помещение. Если попасть туда раньше, чем первый преследователь спустится по лестнице, там можно укрыться – хотя бы на несколько минут. Мы побежали, переставляя дрожащие от голода и усталости ноги. Сердца колотились о ребра, легкие горели.

Адам двигался длинными плавными шагами, отработанными на беговой дорожке, а я боролась со своими стареющими мышцами, знававшими когда-то военный тренаж, но с тех пор потерявшими и силу, и выносливость. Меня держали только страх и решимость, вынуждавшие бедра и икры напрягаться так, как они не напрягались много лет.

Коридор, будто в дурном сне, все не кончался и не кончался. Мы бежали, а цель не становилась ближе. Спиной я заранее чувствовала взгляды убийц и вся сжималась в ожидании пули…

А потом мы врезались в стены по обе стороны темного проема.

Ребра у меня ходили ходуном. По краям поля зрения наползали тени. Голова плыла, и заговорить не хватало дыхания. Я уставилась на Адама, который просунулся в проем и всмотрелся в темноту.

– Прошу, – сказал он.

Адам обнял меня, и я сквозь рубашку ощутила тепло его груди. В этом стерильном, нелюдском коридоре простая человеческая близость до нелепости успокаивала.

– На вид там места не много.

– Может, есть еще одна дверь. Такую лестницу строят не для того, чтобы попасть в чулан.

Я пожала плечами. Существа, построившие этот ход, превратили в причудливые загадочные скульптуры целую солнечную систему. Кто знает, какими еще сюрпризами они нас порадуют.

Остановившись на пороге, я выскользнула из объятий юноши и повернулась к нему лицом:

– Послушай, Адам, я…

С лестницы закричали. На предпоследней ступеньке стояли двое в потертой, неформенной боевой броне, и в руках у них были тяжелые метатели.

Нас настигли.

Адам молча отшвырнул меня назад, спиной в темноту за дверью.

Я вскрикнула, ударившись о пол. В тот же миг стены комнатушки осветились, и прозрачный барьер, шурша, как лезвие заботливо смазанной гильотины, запечатал вход.

Адам остался снаружи, в коридоре. Он шарил ладонями по прозрачной стене, искал способ ее открыть. Я с трудом встала.

Беззвучные удары его кулаков по двери прекратились, как будто Адам понял – бесполезно. Солдаты за его спиной поднимали оружие. Я крикнула ему, но Адам не услышал. Мгновение застыло, и все, что мне оставалось, – смотреть ему в глаза.

Он начал выговаривать одними губами: «Люблю тебя». Но выстрел не дал ему закончить. Он ударился о невидимую стену, корчась и размахивая руками, как человек, зажатый в львиных зубах. Я видела, как взорвалось его правое плечо, как обвисла рука, как страшно забелела в свечении стен обнажившаяся кость и как ее залила тошнотворно красная кровь. А они все стреляли. Изрешетили давно мертвое тело, которое держалось на ногах только от толчков пуль, прижимавших его к разделившей нас стене. Стрельба прекратилась, когда его уже невозможно было узнать и не осталось ни малейшего шанса, что в теле теплится искра жизни. Тогда он неуклюже соскользнул на пол, оставив на непроницаемом стекле густую, как лужа на бойне, кляксу. Я не сводила глаз с кровавых клочьев его волос, в которых виднелись куски чего-то вязкого и острые осколки костей. Я кричала. Не от страха – это был крик горя, раскаяния и ярости и почти нестерпимого желания пробить эту дверь и голыми руками растерзать солдат в броне, сорвать с них шлемы, выковырять глаза, задушить, размозжить им головы об пол. Уничтожить так же безвозвратно, как они уничтожили Адама.