Угли войны - Гарет Л. Пауэлл

Как я его за это ненавидела!

Я, упершись руками в колени, переводила дыхание, а он, хоть и дрожал, дышал ровно.

Мой желудок, подкармливаемый эти два дня одними энергетическими таблетками, стянуло в тугой яростный кулак. Я чувствовала себя старой, усталой, выжатой досуха, но твердо решила выжить.

– Знаешь, – выговорила я между вздохами, – меня после войны хотели расстрелять.

Адам взглянул на меня, но промолчал. Я, собственно, не к нему и обращалась.

– Пусть мы и победили, и по большому счету я, наверное, спасла много жизней, а они хотели расстрелять. Повезло, что нашлись влиятельные друзья наверху, смогли устроить побег.

Меня вдруг сжала печаль. Если я разоблачена, если преследователи опознали во мне Убийцу Пелапатарна, значит предал кто-то из прежних коллег. Офицеры моего флагмана «Праведный гнев» тщательнейшим образом стерли все мои вещественные и цифровые следы. Изменили лицо, рост и отпечатки пальцев и даже оставленные для идентификации отрезки ДНК. Меня могли обнаружить, только если кто-то из друзей дал показания.

– Они меня вытащили, не слушая всех воплей, поднявшихся из-за сожженных джунглей, потому что знали: я поступила правильно…

Я обеими руками потерла лицо. Кожа обвисла и на ощупь была как воск.

– …Они сражались рядом со мной. И понимали, что, если солдат в бою видит способ спасти жизни, покончив с войной, он обязан это сделать.

Я взглянула на Адама. Он теребил рукав скафандра. Правда, говорила я скорее сама с собой, чем с ним, но такое невнимание меня разозлило.

– Что ты делаешь?

Он поднял глаза и сказал:

– В этих скафандрах есть аварийные рации дальнего действия.

Увидев на моем лице тревогу, он выставил вперед ладонь:

– Не волнуйся, не на передачу. Не такой я идиот.

Я выдохнула:

– И ловить здесь особо нечего. Радио работает в пределах прямой видимости, а эти каньоны всё перекрывают.

– Я думал, не услышу ли те ползуны. Или, если кто-то пройдет прямо над нами, например корабль по орбите, можно было бы поймать сигнал.

– Не удалось?

– Пока нет.

Он запрокинул лицо к потолку из белого камня, к ребристой поверхности – изнанке пройденных нами ступеней.

– Конечно, может быть, мы уже слишком глубоко под землей.

Отдохнув несколько минут и наскоро глотнув воды, мы продолжили спуск по великанской лестнице, настороженно ловя слухом звуки погони. Адаму, длинноногому и легкому, было проще. Боль в непослушных конечностях наконец заставила меня забыть гордость и принять его помощь.

Когда я свешивала ногу с очередной ступени, он поддерживал меня под локоть, стараясь принять на себя большую часть тяжести и облегчая мне нагрузку на колени.

– Спасибо, – сказала я, чувствуя себя старухой.

Он только отвернулся, отводя взгляд, – молодым всегда неловко рядом со старыми и больными. Сейчас с трудом вспоминалось, что всего три дня назад мы азартно, самозабвенно предавались страсти. Теперь он смотрел на меня совсем другими глазами. Поэтесса, которую он почитал, смялась в его руках, как глина, открыв лик Медузы – пожилой военной преступницы в снятых с трупа туфлях.

– Мне кажется, – спросил он через несколько минут, – или правда стало светлее?

Я двигалась на автопилоте, замкнувшись в жалости к себе. А теперь, когда Адам подсказал, заметила, что воздух вокруг нас незаметно осветился. От кварцевых стен и ребристого потолка исходило слабое млечное свечение – и оно усиливалось с каждым шагом вниз, так что еще через двадцать ступеней фонари стали не нужны. Мы их выключили и остановились, моргая в бледном сиянии.

Адам тронул гладкую стену ладонью:

– Красиво.

Я не могла не согласиться.

– Как в полнолуние.

– Полнолуние? – непонимающе переспросил Адам, и я с жалостью осознала, какая между нами пропасть и скольких чудес он был лишен в своей короткой жизни.

– Я в детстве жила на Земле, – тихо заговорила я. – У нас была маленькая ферма в предгорьях, стадо в полсотни коз. Здесь стены светятся, как светились залитые луной поля по ночам.

– А! – осенило его. – Ты об отраженном спутником планеты солнечном свете?

– Да…

Я тоже приложила ладонь к стене. Камень холодил даже сквозь перчатку и был немыслимо гладким на ощупь.

– …только это не так просто. Лунный свет особенный, ни на что не похож.

Я не находила слов, чтобы передать волшебство детства, когда стоишь ночью под луной, плывущей в небе подобно стройному и гордому галеону. Как бы мне хотелось снова вернуться туда, встать на пороге скромной хижины над долиной, очерченной сиянием и тенями, быть юной и невинной, не гнуться под грузом прожитых лет, смотреть вперед без трепета и без чувства вины. Я открыла рот, хотела что-то сказать. Но не успела. Нас догнало эхо. Голоса наверху, лязг оружия и брони.

Мы встревоженно переглянулись.

Это за нами.

Престон сделал шаг назад:

– По-моему, все хорошо. Кожа, во всяком случае, цела. Синяки, наверное, останутся.

Он не смотрел мне в глаза. Я сидела на краю стола в камбузе. Запахнув комбинезон, я до горла застегнула молнию.

– Спасибо.

Я опустила взгляд на бесчувственное тело Аштона Чайлда. Нод хорошо над ним поработал: распростертую, как на кресте, фигуру удерживали на месте толстые сварочные швы. Он лежал с закрытыми глазами, распустив губы, лицом к длинным светильникам на потолке. Принятых им амфетаминов, если верить Престону, хватило бы обеспечить бессонницу целому взводу, так что приходилось ждать еще несколько часов, пока организм вычистит из себя это снадобье.

– Вызовешь меня, когда он проснется.

Ключ так и болтался в пальцах у Альвы Клэй.

– А ты куда? – спросила она.

Я встала, опершись на стол:

– Поговорю с начальством.

Выходя из камбуза, я спиной чувствовала ее взгляд. Прошла по круговому коридору к ближайшему лифту. Когда открылись двери, шагнула внутрь, позволив поднять меня «наверх», в рубку почти точно в центральной части корабля.

Освещенная только работавшими дисплеями рубка представлялась надежной, как пещера. Бронированные стены герметично изолировали ее от других помещений корабля, и подача воздуха здесь была автономная. Даже если вражеский снаряд пробьет корабельный корпус, здесь у командного состава останется кое-какая защита. Можно продолжать бой, хотя бы корабль вокруг разлетался на куски; а в случае поражения офицеры погибнут последними из экипажа.

После того как мне прострелили руку, а потом еще и швырнули через стол, я чувствовала себя разбитой и осторожно опустила онемевшее тело на ложемент командного поста.