Штурмовик. Крылья войны - Алексей Цаплин

Вот я все как попугай – вес, высокий вес… Казалось бы – ну бери на пару эрэсов, или ФАБов (АО) меньше и – шуруй. Если бы все было так просто! На свою машину сверху на крышу нагрузите что-нибудь потяжелее и прокатитесь. Что? Понравилось? Правда, сразу стало неприятно вести автомобиль, – того и гляди, опрокинется в повороте? С самолетом еще веселее. Одно дело – единственный рыбак в лодке. Нормальная вещь. А теперь поставим в это плавательное средство стол и на него сверху посадим еще одного рыбака. Большой будет улов? Уж если ветер или волна, так можно сразу самому за борт прыгать. В самолете баланс весов и устойчивость подчиняются тем же законам физики. Понятно, чем занимался Ильюшин полтора года? Нет? Тогда берите всю вычислительную технику (а у конструкторов того времени – только логарифмические линейки) и рассчитайте вес второго рыбака, который будет ловить со стола, причем – обязательно сидя, а не лежа.

Для любителей размышлений приведу еще пример из «детской экономики». Ради радости познания окружающей реальности предложите директору какого-нибудь завода повысить ежемесячный выпуск продукции на двадцать процентов. Крайне рекомендую в этот момент находиться как можно ближе к двери – будет шанс уйти целым. Потом высуньте голову из-за створки и попросите это же сделать при переезде предприятия в соседнюю область. Тут же прячьтесь за дверь и убегайте. Знаете, чем вызовете ярость директора? Тем, что любое производство работает с напряжением, близким к 90 процентам от максимальной мощности. Иначе станет нерентабельным, то есть затраты на производство не окупятся отпускной ценой продукции. А если поднять цену, то такой же товар приобретут у других и вам просто придется закрыться. При напряжении производства более чем на 95 % от максимальной загрузки начнется выход оборудования из строя, несчастные случаи, текучка кадров. Завод, как ракетный двигатель, работает всегда на высших оборотах. А если превысить максимум – движок, как и завод, «накроется медным тазом».

Ильюшин увеличил выпуск продукции – «Ил‑2», в несколько раз, эвакуировал производство за Волгу и на Урал и при этом вел опытно-конструкторские работы. «Ил‑10», появившийся в конце 1944 года, не случайно имел десятку в своем серийном номере. Были «4» (дальний бомбардировщик, – работы начались еще до Войны), «6» (торпедоносец). И «8» (штурмовик), не пошедший в серию, хотя и поставленный уже на конвейер. И еще порядка двадцати модификаций и модернизаций. Что? Поубавилось желания примерить на себя ильюшинской генеральский китель? Люди не работали на износ – в военное время работали «насмерть». Просто никто и никогда не вел статистику, чего стоил вырывающий жилы труд в тылу и сколько народу умерло после Войны, не дожив до пятидесяти лет.

Вот такие дела.

А пока машины, которые пригоняли ребята из Куйбышева и Воронежа, были без задней огневой точки.

Конец марта. Мы улетаем. Завтра. На Войну.

Сегодня ребята достали свои заначки. У кого полбутылки, у кого – треть фляжки. После отбоя нам разрешили уйти в учебный корпус. Дежурный покосился, потом махнул рукой и сделал вид, что нарушители дисциплины стали призраками бестелесными и невидимыми. Сегодня мы все равны: и те, кто увидел «Ил» только здесь, и те, кто успел сделать несколько боевых вылетов. Лейтенанты, старшие сержанты, сержанты… Вот старшины у нас нет. То есть по званию «старшины». Я в учебном центре немного сблизился с Андреем, да, пожалуй, и все. Даже с ребятами, с которыми бегал по утрам, боксировал и боролся по вечерам, старался не сходиться «по душам». Что такое терять «своих», уже и так знаю по прежней реальности. Не хочу я снова чувствовать эту жгучую боль в груди, когда как будто из тебя кусок выдирают. Сколько из этих двадцати парней доживут до мая? Один? Два? А если я останусь в этом крошечном числе, то на долгий ли срок? «Моторчик» такое сможет осилить? Сумею ли подняться после ночи, когда погибшие друзья придут ко мне во сне? У нас-то лет через двадцать пять не стало половины тех, кто побывал «на передке» и выжил. Припоминаю я эту «вспышку сердечно-сосудистых заболеваний». Помню своего «железного» деда, который один раз при мне плакал во сне. Его не стало через двадцать восемь лет после Войны…

Почему на своих будущих однополчан смотрю как со стороны, я ведь стал почти таким же, как они. Почему в душе живет странная каменная уверенность, что со мной ничего не случится? Даже и не знаю, что сказать. Вот думаю, что если и собьют, то просто выпаду из этой реальности. И может, смогу вернуться к себе.

К себе…

Сколько я здесь? Не успел оглянуться, а уже почти пять месяцев прошло.

Письма иногда посылаю. «Родителям» и «брату». Как будто пишу своим. Как тогда, когда сам был в армии. А девчонкам (Лизочке и Машеньке) я писал только эсэмэски, когда они без меня отдыхали на Юге…

На столе в учебном классе стоят только кружки. «На закусить» никто даже хлеба не догадался взять. Эх, молодежь!

– Ну как, всем хватило? Разбирайте.

– Тихо, не шумите, еще есть.

– Кому не досталось?

– Мне давай!

– И нас забыли!

– Ну что? Готовы?

– Давай говори!

– Ну, чего я-то?

– Ты, наверное, будешь командиром или заместителем первой эскадрильи, вот тебе и карты в руки.

– Вон Андрей, он тоже лейтенант.

– А я после тебя по алфавиту.

– Ну ладно.

Белоголовцев встал и окинул взглядом нашу компанию. Кабинет учебного корпуса освещала только самодельная светилка из гильзы от ШВАК, поэтому лица ребят, сидящих дальше от стола, тонули в темноте.

– Ну что, товарищи, вот мы и закончили наше обучение. Впереди нас ждет фронт. Там и покажем, как хорошо или как плохо мы усвоили уроки. Где будем воевать, знает пока только Храмов. Ну что же… Давайте выпьем за то, чтобы после Победы вот так же собрались где-нибудь и выпили за нас, за наш будущий полк и за наши боевые дела. Выпьем за то, чтобы не было стыдно смотреть людям в глаза, за то, чтобы вычистили эту погань с нашей земли. За Победу, братцы!

– За Победу!

Грохнули сдвинутые кружки.

Мы выпили еще за погоду на маршруте, за то, чтобы количество взлетов равнялось количеству посадок. А потом все – топливо кончилось, надо было закругляться. Ну а что вы хотели? Мы и так нарушили все, что можно нарушать, принеся спиртное в расположение, не говоря уже о злостном злоупотреблении. Так что теперь ребята изо всех сил начали портить воздух табачищем. Впрочем, не стоит пенять – у самого ручки дернулись к коробке, когда парни выложили папиросы на стол. Но слово есть слово. В конце концов: давал его себе, – вот и перед самим собой и надо «держать марку».

Кто принес гитару, я не видел. А также не знал того сержанта, который заиграл, и его напарника, который начал негромко, но душевно напевать:

А потом было несколько песен, которые я смутно помнил, но тоже со всеми пытался подтягивать.