Амнезия - Федерико Аксат

Слово взял Харрисон:

— Тимберт со следователем собираются открыть дело. Сами мне сказали. Им стало известно о продаже «Медитека». От Йэна Мартинса, надо полагать. Теперь с этим будут разбираться.

— Странно. Они сомневаются, что Марк покончил с собой?

— Нет. Но ты же знаешь, чем проще дело, тем больше волокиты.

В разговор вмешался Боб:

— У этого Дина Тимберта ни грамма такта. Ему плевать на чувства родственников.

— Не надо, Боб, — предупредил Харрисон.

— При чем тут наши чувства? — насторожился я.

— Назначили вскрытие, — пояснил Харрисон. — Результаты будут в лучшем случае через неделю.

— Разве это законно? Я хочу сказать, если причина смерти и так известна.

— Законно, если имеется почва для разумных сомнений. В нашем случае сомнения микроскопические, но все же они есть. Сказать по правде, тут я согласен с Дином. Я и сам на его месте поступил бы так же.

Для меня этого было достаточно.

Выходило, что из-за следствия похороны Марка откладываются, и мой ошеломленный утратой мозг ухватился за это промедление, как за соломинку. Во мне зародилась безумная надежда, что произошла какая-то нелепая ошибка и Марк на самом деле жив. Как оказалось, потеря родителей нисколько не помогла мне подготовиться к смерти старшего брата. К такому нельзя подготовиться. Марк не мог умереть. Это было немыслимо.

— …против?

Боб что-то сказал. Убедившись, что я не слушал, он повторил:

— Ты же не против?

— Вскрытия?

Боб поерзал на стуле:

— Нет, не вскрытия. Я говорил, что Мэгги хочет приехать и побыть с тобой. Если ты не против, конечно.

Мэгги.

При мысли о ней меня охватило странное чувство. Будто бы радостное и одновременно тревожное.

— Не знаю, — ответил я.

Четверка поднялась на ноги и двинулась к выходу. Боб кому-то звонил. Я сидел за столом, пока Харрисон не заглянул в приоткрытую дверь, чтобы спросить, как я себя чувствую.

Я ответил, что со мной все в порядке и я сейчас подойду. Передо мной стоял пустой стакан. Я впился в него глазами, словно хотел сдвинуть силой мысли.

Когда все разошлись, приехала Мэгги. Едва я отпер дверь, она уронила сумку и обняла меня. Конечно, она спросила, как я, и я сказал, что нормально. За последний час я отвечал на этот вопрос по меньшей мере трижды и знал, что в ближайшие дни услышу его еще не раз.

Мы прошли в гостиную, и я показал Мэгги письмо Марка. Она прочла его, вернула мне и сказала: «Мои соболезнования». В глазах у нее стояли слезы.

Я был спокоен. В сердце образовалась болезненная пустота, которую, как я знал, не получится заполнить ничем и никогда, но вместе с ней крепло незнакомое прежде чувство, для которого еще предстояло найти слова.

— Я верю своему брату. Если Марк это сделал, значит, он не мог иначе. Кто-то другой мог впасть в уныние, поддаться порыву. Кто-то, но не мой брат.

Мэгги осторожно кивнула.

— Ты же видела его в «Медитеке», Мэггс. Марк самый сильный человек из всех, кого я знаю. И самый гордый. Он не мог отчаяться. Это немыслимо. Понимаешь?

Она молчала.

— Отец мог поддаться отчаянию; он убил маму из милосердия, а когда его арестовали, понял, что попал в тупик. Утратил смысл жизни или решил, что без такого отца нам будет лучше. Я никогда не пойму, что творилось у него в голове. Но Марк другое дело. Марка я знал как самого себя.

— Иногда… — Мэгги тщательно подбирала слова, — самым сильным людям достается самая тяжелая ноша.

Причины, по которым я это делаю, уйдут со мной в могилу.

— Я всегда уважал Марка, — сказал я твердо. — Я восхищался им и буду восхищаться до конца моих дней.

— Я знаю.

— Я сделаю то, о чем он попросил меня в письме, Мэггс. Мы больше не будем говорить о лаборатории; не знаю, что случилось с той девушкой, корейцы ее убили или кто-то еще… Но нам лучше об этом забыть. Такова воля моего брата, пусть он и не высказывал ее прямо.

— Джон, по-моему, ты слишком торопишься. Подумай еще.

— Нет. В тот вечер в моем доме ничего не произошло, и Марк ничего нам не говорил. Россу я потом скажу то же самое. А на тебя я могу рассчитывать?

Мэгги кивнула.

— И не переживай, я не наделаю глупостей. — Я заметил сумку, которую она привезла с собой. — Спасибо, что приехала; я знаю, тебя просил отец, но ты не обязана…

— Отец меня действительно просил, но я сама хочу остаться с тобой.

— Спасибо.

Друзья боялись, что я сорвусь, и не мне было на них обижаться. Но на самом деле я не испытывал ни малейшего желания выпить. Я чувствовал себя сильным. Марка больше не было, и отныне мне предстояло заботиться о себе самому. Страховка исчезла. Если я сорвусь, никто меня не подхватит.

Я встал.

— Идем со мной.

Сначала мы направились в кабинет, где я выгреб из ящиков стола все, что касалось Полы Мэррел. Мэгги покорно следовала за мной. Потом мы пошли на задний двор, и я торжественно разложил на решетке мангала карандашный портрет Полы, фотографию машины Лилы и набросок ожерелья.

Я поднес зажигалку к уголку портрета. Огонь моментально охватил бумагу и принялся пожирать. Мы как завороженные следили за пляской оранжевых язычков. Несколько мгновений, и все обратилось в пепел.

Мы немного постояли у потухшего мангала.

— Еще надо почистить историю браузера в телефоне и компьютере, — рассеянно сказал я.

Мэгги обняла меня за плечи:

— Идем.

На пороге мы услышали шум мотора. Всю жизнь живя у дороги, я научился отлично различать автомобили по звуку двигателя. Это мог быть Морган, и от одной мысли о том, что придется иметь с ним дело в такой день, у меня заныл желудок. Но к дому подъехал не джип, а фургон «Фидекса». Я подумал, что это Росс, хотя мой друг занимался в службе доставки логистикой и давно сам не крутил баранку.

Из фургона вышел курьер, спросил мое имя и передал конверт, в котором лежало что-то выпуклое. Я похолодел: в графе отправителя значилось имя Марка. Курьер сунул мне переносной терминал, и я машинально расписался. Мэгги, казалось, растерялась не меньше. Курьер уехал, а мы еще долго стояли на веранде, не в силах произнести ни слова.

Я вскрыл пакет на кухне; внутри оказалась маленькая картонная коробочка. Сняв крышку, я увидел две знакомые оранжевые таблетки.

Больше в конверте ничего не было.

Следующие дни выдались нелегкими. В первую ночь я почти не спал; Мэгги легла в комнате для гостей, но так и не смогла заснуть и спустилась в кухню, когда услышала, что я пошел варить кофе. Мы до рассвета проговорили о старых временах, о Марке, о Россе, о ней самой и обо мне. Наутро я едва держался на ногах, но все же заставил себя поехать к Дарле. Долг есть долг, ничего не поделаешь. Дарле, разумеется, было очень плохо, и я постарался утешить ее, как мог. Заверил, что рано или поздно все наладится, что Марк поступил так, потому что сам решил, и мы здесь ни при чем. Дарла показала письмо, которое Марк написал ей. Оно было короче, лаконичнее моего. И, пожалуй, холоднее.