Мемуары посланника - Карлис Озолс

Его оттесняли, затирали, наконец сместили, он должен был уйти. Начались печальные дни Чичерина. Он проводил их кошмарно. Передавали, как, прибыв в Москву, первый американский посол Буллитт обратился с просьбой устроить ему свидание с Чичериным, с которым был знаком еще с первого приезда в СССР. Прошло некоторое время, Буллитт повторил свою просьбу, но она была оставлена без внимания. Тогда он отправился разыскивать квартиру Чичерина. Нашел. Стучит раз, ответа нет. Стучит вторично, ответа опять нет. Тогда он стал колотить в дверь. Слышит, что-то зашевелилось. Наконец дверь медленно отворяется, и – о, ужас! – на миг появляется человек в растерзанном виде, в нем Буллитт тотчас узнал Чичерина. Тем не менее он все-таки спросил:

– Здесь живет Чичерин?

– Чичерина нет, он умер, – последовал злобный ответ, дверь захлопнулась.

Чичерин умер, забытый всеми, давно уже «Чичерина больше нет».

«Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», – сказал русский поэт.

Особое положение занимал и сейчас занимает Михаил Иванович Калинин. Он знаменует собой некий переход, середину между вождями, политиками и народом. Это самый обыкновенный человек, наделенный здравым умом, крестьянин Тверской губернии. В большие дела никогда не вмешивается. Кажется, все у него ограничивается приемом той или иной крестьянской делегации, небольшой беседой с этими «ходоками» и наглядным пояснением того, что значит «темп советского строительства». Между прочим, на эту тему ходило много анекдотов.

Калинин любит театр, в частности оперу. Часто рядом с ним сидит молодая хорошенькая барышня-еврейка, поговаривают, его секретарша. Если, случалось, они оказывались вдвоем в правительственной ложе, Калинин забирался в угол, не хотел показываться, пропадал во тьме ложи. На это стараются не обращать внимания, да и как не простить эту человеческую слабость, особенно в те минуты, когда в «Евгении Онегине» звучит ария старого благородного генерала Гремина: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны». Но и на сцене, и в жизни это производит забавное впечатление.

Они так и называются: «Калининские анекдоты». Их много, но самые характерные о «темпах строительства».

Страдая от всевозможных нехваток, мужики читают, однако, чуть ли не каждый день в газетах, что все пройдет, минет, образуется, лишь бы увеличить и ускорить «общий темп». Слово загадочно. Мужики его не понимают. К «всероссийскому старосте» Калинину отправляется крестьянская делегация. Надо же наконец получить объяснение, что такое «темп», от которого зависит решительно все. Калинин подводит делегатов к окну и спрашивает: «Что вы видите на улице?» – «Видим, как автомобили проезжают». – «Так вот, когда через год-два их будет проезжать не два, не три, а в десять раз больше, это и означает ускоренный «темп строительства». Поняли?» – «Ну, конечно поняли». И мужики возвращаются домой. Собирается сход. Делегатов спрашивают, что объяснил товарищ Калинин насчет «темпа». «Пойдемте к окну, что вы видите?» – «Да видим, как покойника везут». – «Ну вот, когда через год или два их будут возить не два, не три, а в десять раз больше, это и будет тот самый «темп». Мужички переглядываются, почесывают затылки, вздыхают и расходятся по домам. Поняли наконец магическое слово «темп».

Жизнь в Советской России была так однообразна, что люди невольно забавлялись анекдотами. Везде, где печать скована тисками власти, возникают слухи и анекдоты, если нельзя выражаться даже эзоповым языком.

Особенно богаты на анекдоты были Радек и Мануильский. Они их сочиняли без конца, но кто не рассказывал анекдотов? Например, комиссар торговли Микоян, друг и надежная опора Сталина, во время заключения русско-латвийского торгового договора рассказывал кавказские анекдоты, загадки, смешившие своим глуповатым остроумием. Комиссару Цюрупе нравились старые анекдоты, между прочим, об известном московском адвокате Плевако и кавказце-армянине. Сейчас руководящую роль в России играют кавказцы, Сталин, Микоян, Орджоникидзе, поэтому немудрено, что в особенном ходу именно кавказские анекдоты.

Из Москвы в Тифлис в одном купе едут Плевако и армянин или грузин. Плевако едет в Тифлис впервые, спрашивает соседа: «Большой ли город Тифлис?» – «Москву знаешь?» – «Знаю». – «Ну, так в десять раз больше». Плевако думает: «Ну и нахал же!» Снова спрашивает: «А река Кура большая?» – «Москву-реку знаешь? Так в десять раз больше». Плевако начинает волноваться: «А много ли у вас в Тифлисе врут?» – «Адвоката Плевако знаешь? Ну, так в десять раз меньше». Плевако совсем выходит из себя: «А много ли у вас дураков?» – «Приедешь, один будешь».

Когда я читаю советские похвальбы о грандиозных достижениях чуть не во всех областях коммерческого строительства, вспоминается анекдот о том, что Кура «в десять раз больше» Москвы-реки.

В России до войны говорили: «Хорошее начало – половина дела». В Америке говорят: «Хорошая организация – все дело».

Но создать хорошую организацию можно только при условии, если найдены и проведены верные, правильные принципы. Это одинаково и для экономики, и для политики.

– Принципиальная политика есть единственно верная политика, – неоднократно повторял Ленин.

В данном случае он совершенно прав. Поскольку принцип гласит: идите за массами, даже самыми темными, стесняться не надо, не надо останавливаться ни перед какими уничтожениями, разрушениями, истреблениями. Если массам нужно, пусть погибнет все. Конечная цель – Коммунистический интернационал. Значит, надо его создать и укреплять всеми силами. К сожалению, этой принципиальной последовательности у антикоммунистического мира не было.

Маленькая Эстония де-юре признала Советский Союз 2 февраля 1920 года, заключив мирный договор. Великобритания – в начале февраля 1924 года. Голландия, Югославия и некоторые другие государства не признали СССР до сих пор. Как же этот разнобой мнений и решений отражался на положении большевиков? От этого Россия только выигрывала. Это легко доказать.

Изо дня в день советская печать твердила, что буржуазные государства ведут подкоп под страну пролетариата и крестьян всеми возможными способами, измором, бойкотом, непризнанием. Но стоило какому-нибудь государству признать СССР, как те же газеты в один голос ликующе объявляли, что вот еще и такая страна должна была склониться перед волей Советов, признать их, это новое достижение коммунизма.

Как это отразилось в душе советского гражданина, его политическом понимании?

Сначала народ, знавший только одни большевистские газеты, еще колебался, не верил их гордому ликованию, но с течением времени должен был убедиться, что Советский Союз очен силен, коль скоро такой властный по отношению к странам капиталистического мира. И когда после газетных кампаний, кричавших о все новых и новых признаниях, наконец склонились Англия, Франция и Италия, большевики стали просто издеваться: дескать, не очень-то сильна и почтенна «великая Антанта», наперегонки бегущая к СССР со своими признаниями, запоздалыми, но неизбежными.