Всё хреново - Марк Мэнсон

И эта возможность оглянуться назад и увидеть прогресс, увидеть перемены к лучшему, изменила отношение людей к будущему. Изменила их отношение к самим себе. Навсегда.

Теперь уже не надо было ждать смерти, чтобы изменить свой удел. Улучшить свою жизнь можно было здесь и сейчас. А это подразумевало массу замечательных вещей. Например, свободу: какой путь развития ты для себя выберешь? Но также и ответственность: раз ты теперь сам определяешь свою судьбу, ты и в ответе за нее. И, конечно, равенство: раз уж всесильный патриархальный Бог не определяет, кому что положено, тогда, значит, либо никому ничего не положено, либо всем положено всё.

Все это были концепции, которые никогда раньше не озвучивались. Имея перспективы на такой мощный рост и такие многочисленные перемены в этой жизни, люди уже могли не подпитывать свою надежду религиозной верой в другую жизнь. Вместо этого они стали придумывать и делать своим ориентиром идеологические религии.

Жизнь полностью изменилась. Церковные доктрины смягчились. Люди стали проводить воскресенья дома. Власть монархов стала переходить к их подданным. Философы начали в открытую ставить под сомнение существование Бога – и при этом уже не оказывались за это на кострах. Наступил золотой век человеческой мысли и прогресса. И, что удивительно, прогресс, начавшийся тогда, с годами только ускорялся и продолжает ускоряться в наши дни.

Научная революция подорвала авторитет духовных религий и проложила путь идеологическим. И Ницше это очень беспокоило. Потому что при всем прогрессе, богатстве и всех ощутимых преимуществах, которые обеспечивали идеологические религии, им не хватало кое-чего такого, что было у духовных религий: непогрешимости.

Единожды принятая, вера в сверхъестественное божество остается невосприимчивой ко всем мирским передрягам. Ваш город может сгореть дотла. Ваша мать может получить миллион долларов и тут же все их потерять. Вы можете стать свидетелем скольких угодно войн и эпидемий. Но никакое из этих событий напрямую не противоречит вашей вере в божественное, потому что сверхъестественные существа не поддаются фактологическому анализу. И хотя атеисты воспринимают это как баг, это может быть и фича. Благодаря такой непоколебимости духовных религий вы будете по-прежнему психологически стабильны, сколько бы метафорического дерьма на вас ни вылилось. Надежда сохраняется за счет того, что ваш Бог всегда с вами{172}.

С идеологиями это не работает. Если на протяжении десяти лет своей жизни вы лоббируете какую-то правительственную реформу, а потом эта реформа приводит к гибели десятков тысяч людей, виноваты вы. Кусочек надежды, который поддерживал вас все эти годы, разлетается на куски. И все, ваша идентичность уничтожена. Здравствуй, тьма, друг старый мой.

Идеологии, которые постоянно испытываются на прочность, меняются, сначала доказывают свою состоятельность, а потом оказываются ошибочными, не могут обеспечить нам ту степень психологической стабильности, которая необходима для поддержания надежды. И каждый раз, когда идеологическая база нашей системы убеждений и ценностной иерархии начинает шататься, мы летим вниз головой прямо в пасть Неприятной правде.

Ницше понял это раньше всех остальных. И предупреждал нас о грядущей экзистенциальной хвори, которую принесет в мир технологический прогресс. По сути, в этом и был смысл его заявления о смерти Бога.

Его «Бог умер» было не каким-то дерзким атеистическим злорадством, как принято сегодня считать. Нет. Это было стенание, предостережение, крик о помощи. Кто мы такие, чтобы определять смысл и значение собственного бытия? Кто мы такие, чтобы решить, что в этом мире правильно и хорошо? Как мы можем взваливать на себя такую ношу?

Понимая, что бытие по природе своей хаотично и непознаваемо, Ницше пришел к выводу, что у нас нет таких психологических ресурсов, которые позволили бы нам объяснить собственное космологическое значение. В наплыве идеологических религий, которые с эпохи Просвещения появлялись, как грибы после дождя (демократия, национализм, коммунизм, социализм, колониализм и проч.), он видел лишь попытку задержать неизбежный экзистенциальный кризис человечества. Они все его бесили. Он считал демократию наивной, национализм – тупым, коммунизм – жутким, а колониализм – отвратительным{173}.

Потому что, в каком-то противоположном буддизму смысле, Ницше воспринимал все земные привязки: к полу, расе, этносу, государству или истории – как мираж, надуманный, скрепляемый одной только верой конструкт, созданный лишь для того, чтобы удерживать нас над пропастью Неприятной правды на тоненькой ниточке смысла. И самое важное: он был убежден, что все эти конструкты обречены конфликтовать друг с другом и всегда будут больше провоцировать насилие, чем его гасить{174}.