Герман - Ларс Соби Кристенсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они послушно отвернулись. Герман снял конькобежную шапочку и нахлобучил парик. Он был гораздо мягче прежнего, с челкой, и голова в нем казалась легкой, невесомой и какой-то не своей, а присланной напрокат из-за границы и очень модной.
– Уже можно?
– Ага.
Они обернулись и затараторили, перебивая друг друга:
– Герман, замечательно! – мама.
– Краше некуда, по-моему! – папа.
Погладить себя по голове Герман не дал, хотя они тянулись.
– В прошлый раз вы говорили то же самое.
– Давай в зеркало посмотрим?
– Нет! Не посмотрим.
– Выглядишь как раньше!
Папа прикусил язык на полуслове, но права голоса на сегодня уже лишился.
– Отвернитесь!
Они послушно подчинились. Герман снял парик, сложил его в иностранную коробку и надел обратно конькобежную шапочку.
– Кто не спрятался, замри! А я спать пойду, наверно.
Они шли за ним по пятам. Смотрели, как он убирает коробку в нижний ящик стола.
– Ты не хочешь поесть?
– Я сегодня досыта всего насмотрелся.
– Коньки, пожалуй, лучше снять.
– Последний бежит без пары, – сказал Герман.
Он заснул на повороте, выпростав одну руку, а дедушка стоял у кромки дорожки, чтобы зафиксировать мировой рекорд.
20
Во «Фрогнере» – новый фильм о Зорро, он вернулся домой в Мексику, но Герман идет не в кино. Ему снова к врачу.
Они переступили порог приемной, и мама схватила его за руку. Тут было полно людей и лишь один свободный стул. Сегодня приема ждали чуть живые доходяги. Брюки у многих были расстегнуты, вдоль стены стояли ведра. Больные прикрывали рот рукой и мычали что-то сквозь пальцы, издавали странные звуки, дергались всем телом, жмурились, и лица делались похожи на сморщенные яблоки. Запах в приемной стоял хуже некуда, хотя окна нараспашку, а на улице минус восемнадцать. Но пахло как на набережной у «Фреда Ульсена», если к тамошней вони от нечистот добавить запах старых тапок со свиными ножками внутри.
– С Новым годом, – сказал Герман.
Это он, кажется, не то ляпнул. Со всех сторон трещала канонада, как будто карманы у всех набиты петардами вперемешку с горящими спичками. У них тоже глаза наедаются медленнее пуза, подумал Герман и натянул конькобежную шапочку на нос.
Приоткрыв дверь, доктор поманил Германа с мамой пальцем: заходите. Захлопнул дверь, бегом вернулся на свое место и закурил сигару.
– И вот так каждый год. Ребра в распор, кишки узлом, котлета попала не в то горло, от квашеной капусты пучит живот. А я, дурак, забыл противогаз. Тебе сигара не помешает, Герман?
– Ничуть.
– Ты-то не обжирался?
– Нам на маслице к хлебушку не хватает.
Мама встала и дважды обошла стул.
– Понятно. А подарки подарили?
Доктор был в таком прекрасном настроении, что Герман начал подозревать недоброе.
– Будете колоть меня?
– Нет-нет, никаких уколов, зуб даю.
– Конькобежную шапочку.
Тут только Герман заметил, что медсестра другая. И у доктора прошла простуда. А на окне стоит совсем другой цветок и глядит в потолок красным наростом.
– А вам много хорошего на Рождество досталось? – спросил Герман.
Доктор ответил двумя облаками сигарного дыма и минутным молчанием.
– Ну что ж, посмотрим, – сказал он наконец, положил сигару и подошел к Герману.
– Там уже не на что смотреть.
– Я все равно должен посмотреть. Сними шапочку, чтоб мне очки не надевать.
Герман оглянулся на новую сестру.
– Она тоже должна смотреть?
– Я отвернусь, – быстро сказала сестра, подошла к окну и стала поливать цветок.
– Она милая, – сказал Герман. – Как ее зовут?
Потом он снял шапку, а доктор притащил лупу и принялся изучать его череп, нажимая тут и там. Доктор молчал, но Герман сказал правду: смотреть там было не на что. Всего два кустика волос на затылке, да и те не очень густые.
Оглядев голову со всех сторон, доктор убрал лупу в карман и сел.
– Можешь надеть шапку.
Шапка водворилась на голове, сестра закончила поливать. Красный нарост успел превратиться в цветок.
– Какая у тебя любимая дистанция?
– Четыреста метров. Собираюсь выйти в чемпионат.
– Он записался в Конькобежный клуб, – объяснила мама и подошла ближе. – Ему же можно бегать на коньках?
– Да, конечно. Пусть занимается.
– А… а как в целом наши дела?
Доктор посмотрел одним глазом на маму, одним на Германа и одним на сестру.
– Я вам уже говорил: трудно что-либо утверждать наверняка. Процесс идет, как я предполагал. Но повлиять на это нельзя. Может, волосы вновь вырастут. А может, не вырастут.
Он наклонился к Герману через стол.
– Нигде не больно?
Герман прислушался к себе.
– Вроде нет.
– Отлично. А в остальном как ты себя чувствуешь?
– Здоров как лосось, поскриплю еще авось.
Ему тут же захотелось откусить себе язык, как папе иной раз. И все заболело – и живот, и глаза. Он вспомнил, что дедушка умер и похоронен.
– Может, не как лосось, а как носок.
Доктор перевел взгляд на маму.
– О парике вы не думали?
– Уже купили. Но он не хочет его носить.
Доктор встал, и Герман встал тоже.
– Почему ты не хочешь его носить? В чем дело?
Герман посмотрел в пол.
– Ни одного конькобежца в парике не знаем.
21
Герман сел на повороте дорожки, чтобы затянуть шнурки. Он надел три пары носков и вдобавок извел весь утренний выпуск газеты «Афтенпостен». В центре стадиона «Фрогнер» кружились девчонки в коротких юбках, их тени выписывали в искусственном свете зыбкие круги. Герман надел варежки, оттолкнулся и заскользил по льду. Лед держал его. И до старта оставалось еще десять минут. Он пробежал несколько шагов, не работая руками. Штаны натянулись на коленях, газета шуршала, зато он не косолапил.
Внезапно из репродукторов грянула музыка – орган Хаммонда и труба, а девочки-фигуристки на внутренней дорожке выстроились в восьмерку и картинно задрали ноги. Руби среди них не видать. Герман принялся тормозить посреди предстартовой прямой, но остановился только на следующем повороте. Возвращаясь вдоль кромки, он деланно захромал, будто у него серьезная травма колена, дошел до старта и встал вместе со всеми. Никого из бегунов он не знал, поэтому сам тоже никому не был знаком. Все они обводили соперников безразличным взглядом, настоящая шапочка была только у Германа.