Герман - Ларс Соби Кристенсен

– Чем вы торгуете? – спросил Герман.

– Проще сказать, чем мы не торгуем, – ответила госпожа Йенсен и встала на табуретку, чтобы ее было лучше видно.

– Простота не для нас, – парировал Герман и огляделся.

Кругом на полках была разложена всякая мелочовка: карандаши, чайные ложки, наперстки, спички и пинцеты. Наверняка гномы ходят за покупками именно сюда.

– А крупности у вас есть? – спросил Герман.

– В задней комнате, – ответила продавщица и спрыгнула с табуретки.

– Тогда мне нужно две крупности и одну мелкую мелочовку, – сказал Герман.

Он привез подарки домой, закрыл дверь и спрятал их под кровать. Осталось еще две кроны и семьдесят восемь эре. Поначалу он стал придумывать, как их потратить, но потом отложил на черный день, если папе не на что станет купить маслица на хлебушек.

Заодно вытащил из ящика свой гербарий и рассмотрел коллекцию. Новые волосы скоро некуда будет класть. Надо же, сколько волос у меня было, поразился Герман. А сколько еще осталось… Ну, положим, осталось не так много. Шапка кусала голую кожу и все время сползала на глаза, потому что сделалась слишком просторная. Он рассмотрел булавовидный волос. На вид штука не опасная.

Вечером мама с папой принялись наряжать елку. Мама балансировала на шаткой табуретке и развешивала искусственные шишки и разноцветные бумажные корзиночки. Папа надевал на верхушку звезду, но она кособочилась. Вдруг оба разом обернулись и посмотрели на Германа. Он стоял в дверях, не зная, зайти ему или уйти.

– Герман, поможешь нам?

– Сами справитесь, – сказал Герман.

19

Только найдя в окошечке с номером 24 Иисуса, Герман вспомнил, что сегодня сочельник. День самый что ни на есть будничный. Папа ушел на стройку и кладет крышу на новом доме, мама в лавке Якобсена-младшего продает ребрышки. Это только на Пасху радость приходит с утра, а на Рождество надо дожидаться вечера, и то непонятно, порадует ли он.

Герман заглянул под кровать, проверил, на месте ли подарки, и подошел к окну. С неба сочилось солнце, но деревья на улице напротив окна не блестели и не зеленели. Ветки топорщились толстые, белые, того гляди обломятся. Слова доброго деревьям сегодня не дождаться. Если кто и вышел из дому, то спешит по делам и еле тащит поклажу. Пискнули часы, кто-то запел «Тихую ночь». Интересно, что фа-соль можно и есть, и петь. А кораблики, что развешивают в церквях, могут пройти под парусом по Индийскому океану?

И каково дедушке лежать днем и ночью в кровати под балдахином и подгонять время? Скучно небось? Точно, пойду его проведаю, решил Герман, заодно и подарок отдам.

И он торопливо пошел по скукожившимся улицам мимо парфюмерного, где мужчины выстроились в очередь в кассу за модными духами, мимо почты, где наклеивали марки на последние рождественские открытки, хотя к празднику деревенская родня их уже не получит, мимо базарчиков, где стояли связками кривые елки, на которые никто не польстился, мимо дверей, украшенных венками, ветками и корзиночками с шишками и изюмом.

На дедушкиной двери не висит украшений, но она не заперта. Герман, спрятав подарок за спину, прямиком направился к кровати.

Дедушка спал и по-прежнему держал в руках фотографию бабушки. Герман задумался, надо ли его будить. Видно, что спится ему в удовольствие. Лицо спокойное и тихое, как вода, такой тишины Герман никогда не встречал, кажется. И еще странное услышал Герман. Ходики в углу остановились.

– Дедушка, – позвал Герман.

Кровать никак не отозвалась.

– Дедушка! Это я, Герман. Ты спишь?

Он подождал, но ответа не было.

– Я тебе подарок принес. Он не очень, зато я сам его купил.

Герман заговорил гораздо громче. Не помогло. Он присел к кровати и положил руку дедушке на голову.

– Хочешь меня разыграть?

Дедушка не обращал на него никакого внимания. Лицо у него было мягкое, но почти белое. Герман отдернул руку.

– Это точно не розыгрыш?

Ответа не было и теперь. Герман придвинул стул еще ближе к кровати и заговорил:

– Я тебе рассказывал, как у нас один облысел? Мой приятель. Из класса. Все волосы повыпали безо всякой войны. Сами собой. Слышишь меня, да, дедушка? Хорошо. И он все свои волосы собрал и спрятал в альбом с гербарием, чтобы они не растерялись. Вот умник, скажи? Он думал, они ему пригодятся, потому что у родителей не было денег на хороший парик. А одним волосом он очень гордился. Он называется булавовидный. Если кто станет его дразнить или не давать проходу, он его этой булавой бдынц, бдынц – и готово. Ловко, да? Хотя, может, до драки и не дошло бы. Он им этот свой волос только покажет – все разбегутся. Что с ним дальше сталось? Даже не знаю. Кажется, он до конца жизни ходил в шапке. Выдумка, говоришь? А вот и нет. Я не выдумываю, дедуль.

Герман снял шапку и показал дедушке голову. Вдоль былого пробора еще уцелели редкие кустики волос.

– Ты ведь все время знал, о чем речь, да? Только не говорил.

Дедушка и теперь ничего не сказал.

– Меня не проведешь, – прошептал Герман.

Он встал. Сообразил, что едва не забыл, зачем пришел, и положил подарок на стул.

– Хочешь, я сам его открою? Так будет проще всего.

Он разорвал красивую упаковку и раскрыл коробку.

– Если не подойдут, скажи, поменяем, я не обижусь.

Он надел шапку и на секунду остановился, задержавшись взглядом на бабушкиной фотографии. Дед так и держал ее в руках.

– Шнурки у тебя точно есть, да? – Герман поставил пару блестящих черных ботинок рядом с кроватью и поплелся домой.

Дома он вцепился в ствол елки двумя руками и в бешенстве стал трясти ее. Тряс, тряс, пока с нее не попадали все шишки и корзиночки, не осыпались фонарики и не грохнулась со звоном звезда. И только когда облетели все иголки, засыпав комнату, он расцепил руки и осел на пол. Он сидел под серыми голыми ветками и был похож на ничейный подарок, который никто не удосужился упаковать и перевязать ленточкой.

Через тысячу лет пришли родители. Окликнули его из коридора, он не ответил. Они встали на пороге, долго молча озирались. Герман сжался в комок и закрыл глаза руками. Но они все-таки увидели его. Мама шагнула в комнату – и заговорила: сперва совсем тихо, но потом громче и быстрее:

– Герман, что ты наделал? Ты испортил елку! Герман!

Отец сорвался с места, подскочил к Герману и поднял его двумя руками. Теперь Герман повис в воздухе.

– Ты что, совсем рехнулся?!

Мама бегала от стены к стене и причитала:

– Это уже слишком! Что все это значит? Отвечай, Герман!

– Дедушка умер.

Мама резко остановилась. Папа поставил его на пол и убрал руки.