Красна Марья - Наталья Ратобор

На расстеленном пледе было сразу и мягко и колко, пряно пахло духмяными травами, и хотелось, раскинувшись, долго прислушиваться к мононотонному стуку дождя по крыше. Сережу скоро успокоили и заворожили эти звуки — он затих, засопел. Забеспокоилась проголодавшаяся Любаша. Алексей принялся ее убаюкивать, и девочка вновь притихла. Отец бережно уложил ее расслабленное тельце на плед и сбоку любовался пухлой щечкой, поглаживая пальцем малюсенькую нежную ладошку. Затем, опрокинувшись на спину, долго смотрел на кровлю и думал под ровное дыхание детей.

Был ли он счастлив? По отцовской линии Алексей был городским мещанином, но и сельский труд — по опыту отрочества у деревенских родственников матери — был хорошо ему знаком и не страшил. Кроме того, Алексей, перенявший многие черты своей терпеливой, трудолюбивой матушки, не чурался никакой работы. Вынужденное недоедание он переносил не очень легко, но он не сомневался, что сможет прокормить семью. К тому же навыки бойкой торговли, привитые когда-то отцом, позволяли предвидеть, что в перспективе хозяйство должно бы окрепнуть, несмотря на грабительские налоги. К детям он привязался трепетно и горячо, а от дочери и вовсе млел. Попреки Софьи Павловны Алексей по большей части пропускал мимо ушей, но вот душевное благополучие жены не на шутку беспокоило его. К нему постепенно приходило понимание, что деятельная натура Марии Сергеевны не имела здесь — в глухой провинции — должного приложения. Что ей непривычны и тяжелый сельский труд, и однообразный семейный быт, что она физически устает и томится душой, и ей приходится прилагать недюжинные усилия воли, чтобы сдержаться, не сорваться на ссоры. Казалось, что Мария, словно затаившись, выжидает чего-то… Но как долго останется недвижимой туго скрученная пружина?

Он осознавал теперь, что ошибался, бродя когда-то вдоль полей, обозревая волнообразные колыхания необъятной нивы и мечтая, как они были бы счастливы с Марьюшкой «на вольной воле». Реальность оказалась далека от идиллических представлений. В действительности оказалось много всего, что Алексей раньше не учитывал: происхождение Марии Сергеевны, ее привычка к городскому укладу жизни, склонность к общественной работе, кипучая работоспособность на этом поприще, горячая привязанность к Питеру.

Бежав из Советской России, они провели около месяца у родственников Алексея в Польше. Но, видя неустроенность, политическую нестабильность, всплеск националистических притеснений «инородцев», какими теперь неожиданно оказались здесь православные, они решили там не оставаться. Алексей помнил, как щемило в груди, когда он стоял у пепелища сожженной польскими националистами деревенской церквушки, памятной еще с детства. Они разыскали единственный оставшийся в округе православный храм — там служил священник, бритый под ксендза; служба уже с год как велась по-польски: должно быть, приход «добровольно» присоединили к унии и напрямую подчинили римокатоликам. Присмотрелись к укладу жизни местного населения — и двинулись дальше, в Словакию, но и здесь ситуация оказалась непростой. Более того, жизнь русинского крестьянства на Пряшевской Руси удручала убогой скудостью, а правительство давило на православных. Теперь назревала необходимость перебраться в какую-нибудь более благоприятную местность — может быть, в Сербию. Но небольшие сбережения были истрачены. В конце концов, стараясь отбросить тягостные думы, Алексей решил поручить себя воле Божией — а она не единожды спасала его в затруднительных положениях.

* * *

Пополудни пробудилась Мария Сергеевна — посвежевшая, отдохнувшая, повеселевшая. Она покормила жадно хватавшую ротиком Любашу и принялась заниматься с Сережей русской грамматикой. К вечеру Алексей зажег керосинку, протопил комнатные лежанки — и на корточках уселся наблюдать за ярым, лижущим поленья огнем в топке. Сергунька присоседился к отцу. Алексей обхватил его за плечо, и они молча созерцали ровное янтарное пламя, не замечая посветлевшего взгляда Марии Сергеевны. Она любовалась ими.

Когда стемнело, искупав и уложив дочь, Мария Сергеевна выбралась в сад и прошла к хлеву, где Алексей рубил в корыте молодую зелень, приготовляя утренний корм прикупленным с весны поросятам.

— Алеша, ты закончил? Пройдемся немного?

— Ну что ж… А Люба, Сергунька?

— Любаша уснула, Сереже мама читает перед сном.

— Он помолился?

— Как ты велел…

— Ну дóбре… Погоди, руки оботру…

Под ровное стрекотание кузнечиков они не спеша прошли в сад, потом углубились в поля. Их покрыла одна из тех бархатных, чарующих южнорусских ночей, о коих немало уже сложено восторженных виршей. Небо к вечеру развиднелось — звезды стали крупные, яркие, завораживающие. Они вышли на простор — и остановились. Мария Сергеевна прислонилась к мужу — он обхватил ее сзади, легонько дыша в макушку. Они задумались, глядя в черное манящее небо… Их охватило нечаянное, переполняющее ощущение радостного покоя.

— Дивно как… — вдыхая полной грудью вечерние полынные ароматы и расправляя плечи, произнес Алексей, — с коих пор нам не приходилось вот так… вдвоем…

— Действительно, Алеша: редко нам доводится погулять вдвоем, а жаль — должно быть, многое теряем… И знаешь что еще: мне хотелось поговорить с тобой. Кажется, в последнее время тобой овладевают мрачные думы — верно? Напрасно: здесь, на просторе, хорошо детям — ну и мы приспособимся. А что конфликты случаются… так оно, скажем, обусловлено временной неустроенностью… переживем и это. Но вот что знаменательно: несмотря на хозяйственную суету, здесь какой-то иной ход времени — размеренный, спокойный…

— Ай да жена! Экое у тебя комиссарское чутье — ведь верно угадала: терзало меня это. Мне так представлялось: тебе не хватает общения, бурной жизни, что ли.

— Я полагаю, что со временем мы действительно переберемся поближе к цивилизации — ведь придется подумать о серьезном образовании для детей, а пока… не унывай.

— Ну что ж, спасибо на добром слове. Чему ты смеешься?

— Да помнишь… Когда мы впервые повстречались — прежде первого «здравствуйте» ты с этакой развязной небрежностью выдвинул нахальное предложение: «давайте, товарищ, женимся…» Издевался, конечно, и как же я тебя ненавидела!

Алексей усмехнулся:

— Ну полно — «издевался»! Да я, можно сказать, с ходу в лицо судьбу распознал и как честный человек — сразу руку и сердце… А вот ты — «ненавидела»… Нехорошо это, комиссар!

Мария Сергеевна продолжила путь, увлекая за собой все еще посмеивавшегося Алексея; она теперь отворачивалась и чуть хмурилась: воспоминания о прежнем растравляли в ней ностальгию, а размышления о судьбах России и роли советской власти в ее жизни доставляли глубокие нравственные страдания. Не она ли, не щадя себя, страстно участвовала в построении новой, справедливой, счастливой трудовой России… И где она? Несчастное, обманутое Отечество… Реки крови в Гражданскую, крестьянские восстания, голод, Кронштадтский мятеж, обвинения и казни прежних боевых товарищей, проверенных коммунистов, — все это заставляло о многом задуматься. А она сама — убежденный революционер,