Все, что мы оставили позади - Кэрри Лонсдейл

– Я вижу свой чемодан. Джулиан, помоги мне.

Джулиан и Клэр направились к багажной карусели. Джеймс повернулся к Наталии:

– Я не знал, что она поедет.

– Не понимаю. Откуда вы друг друга знаете?

– Ее зовут Клэр. Она – моя мать.

Наталия отступила на шаг.

– Твоя мать? – Она встревоженно посмотрела на Клэр, и Джеймс решил, что она думает о том, как много времени сеньора Карла провела с ними. Она обманула их всех.

Он сжал губы и кивнул.

Наталия не сводила с него глаз:

– Все так запутано.

Уголок его губ дернулся вверх:

– Это можно сказать обо всей моей семье.

Марк похлопал отца по бедру и указал на карусель:

– Твой чемодан.

– Спасибо, приятель. – Джеймс постучал по козырьку бейсболки Марка и снова повернулся к Наталии. Выражение ее лица изменилось, стало непроницаемым. Джеймс неловко поежился. Возможно, она осознала двуличие его матери, вспомнила, что Карлос не доверял всем Донато, и вот он явился сюда с матриархом семьи. До Наталии, вероятно, дошло и то, что она не знает его. Он – не ее Карлос, как и Клэр – не сеньора Карла. Разница только в том, что он никогда не лгал Наталии.

Джеймс бросил взгляд на мать.

– Мальчики пока не знают о ней. Учитывая все то, через что им пришлось пройти в последнее время, я не знаю, как они воспримут эту новость, – объяснил он Наталии, снова поворачиваясь к ней. Их взгляды опять встретились, и Джеймс услышал, как она резко вдохнула. Этот вдох отозвался в самом неожиданном месте – в самой глубине его существа. Джеймс подошел на шаг ближе. Наталия пригласила его в свой дом, и Джеймсу хотелось, чтобы ей было комфортно в его присутствии. Ему хотелось, чтобы она узнала его.

– Кстати, – он протянул руку, – я – Джеймс.

Наталия пожала его руку, быстро скрыв дрожание нижней губы за робкой улыбкой.

– Алоха… Джеймс. Я – Нат. Добро пожаловать на Гавайи.

Пять лет назад

13 августа

Пуэрто-Эскондидо, Мексика, и Сан-Хосе, Калифорния

После отъезда Наталии мне потребовалось две недели, чтобы набраться храбрости и забронировать билеты для поездки в Калифорнию. И хотя я дал себе время подготовиться, задолго до отлета у меня начало сводить желудок от нервов, и не только из-за страха путешествовать в моем состоянии. Если я лечу в Калифорнию, то это значит, что я поверил Томасу: мои документы не поддельные и меня не остановят на границе, не посадят в тюрьму и не вышлют из страны.

Несмотря на страхи, мне надо было лететь. Я должен был выяснить, можно ли доверить Джеймсу заботу о Джулиане и Маркусе. А еще мне хотелось больше узнать о том, как и почему появился Джейми Карлос Родригес. Томас отказался отвечать на мои вопросы по телефону. Он хотел сказать мне все лично. Если так, то встреча состоится на моих условиях, поэтому я не сообщил Томасу, что прилетаю. Мне не хотелось, чтобы он успел подготовить, кого и что я увижу, только чтобы убедить меня остаться или спровоцировать выход из состояния фуги.

Мальчики останутся в семействе Силва, а галереей будет заниматься Пиа. Карла приходила ко мне на урок каждую неделю, поэтому утром перед отлетом я зашел к ней, чтобы перенести следующее занятие.

Она пригласила меня наверх:

– Я хочу показать тебе свою мастерскую.

Я пошел следом за ней.

– Вау! – Естественный свет заливал верхний этаж жидким золотом, но куда больше меня ошеломило количество картин, которые она написала за прошедшие четыре недели.

– Я нашла магазин художественных принадлежностей, о котором ты говорил.

– Точно, вы его нашли.

Три мольберта стояли у окон, на каждом был холст в разной степени завершенности. Тюбики с краской, кисти, палитры и баночки с терпентином теснились на столе в центре комнаты.

– Я пытаюсь освоить акварель. – Карла показала мне стол поменьше в углу комнаты. Она вытащила кисть из банки и начала катать ее между ладонями. Ручка постукивала о ее кольца. – Я не могу перестать писать. Похоже, я наверстываю упущенное время.

Уголок моего рта дрогнул в улыбке. Это чувство было мне хорошо знакомо. Скольжение краски по холсту, резкий запах растворителей и тот звук, когда мастихин скребет по пигменту. Они манили меня обратно в мастерскую, как аромат женщины в кровати. Я подумал о Наталии, вернувшейся на Гавайи. Мне ее не хватало. До ноября еще так далеко.

Я внимательно посмотрел на картину, написанную масляными красками и оставленную в стороне сохнуть.

– Мастерски написано. – Кисть в руках Карлы застучала быстрее, и я махнул рукой в ее сторону. – Я тоже так делаю, когда мне хочется писать.

– О! – Карла уставилась на кисть, потом сунула ее в банку и вцепилась в мои руки. – Спасибо за то, что ты вернул в мою жизнь живопись.

– Пожалуйста.

Карла улыбнулась, отпустила мои руки, закрыла крышками тюбик с краской и фляжку с терпентином.

Я выбрал чистую кисть и погладил щетину. Щетинки зацепились за ноготь.

– Мне любопытно, почему вы бросили живопись?

Карла молчала, стоя спиной ко мне. Она разложила тюбики с краской по цветам, потом грациозно опустила на них руку.

– Мой отец не одобрил одно мое решение, и наказание было суровым. Он отобрал у меня то, к чему я питала самую сильную страсть.

– Живопись. Он заставил вас бросить писать?

– Отец сделал куда больше. Он пригрозил, что лишит меня наследства, если найдет в доме хотя бы одну-единственную кисть.

Карла подняла палец. И без того тонкокостная и изящная, после этого признания она показалась меньше ростом и более хрупкой. Я почувствовал ее печаль, и мое сердце устремилось к ней.

– Мне жаль, – негромко сказал я, складывая руки на груди. Я откашлялся, собираясь сменить тему и поговорить о том, что привело меня сюда. До отлета оставалось несколько часов.

– Сейчас я в порядке. Это было давно. Мы жили в северной части штата Нью-Йорк, в старом каменном доме с большим камином. – Карла принялась сортировать чистые кисти, выравнивая их в деревянном ящике. Она обернулась ко мне через плечо, и грустная улыбка изогнула ее губы. – Мне нравился этот камин, и я обычно читала возле него. Мой отец зимой разводил такой огонь, что он горел почти до самого утра. Так было до тех пор… – Карла замолчала, занялась кистью, расправила щетинки, потом глубоко вздохнула и отложила кисть в сторону. – Так было до тех пор, пока мой отец не собрал все мои картины и не разжег сильный огонь. Языки пламени доставали до отверстия трубы. Я чувствовала жар на щеках с другого конца комнаты. Он приказал мне бросить картины в огонь, а потом заставил смотреть, как они горят. – Карла резко закрыла крышку ящика с кистями, но не повернулась ко мне.