На златом престоле - Олег Яковлев

А будет богат он, Семьюнко, не пошлют его во вражий стан тайные делишки проворить, станет он ездить на статном скакуне, в парче, с гривной на шее. Тогда никакой Дорогил ему не страшен. А так снится порой, старый злодей, с бородой долгой и перстами костлявыми, и всё тянется к нему, всё норовит ухватить за горло, всё орёт дико: «Говори! Говори!»

— Тьфу! Чур меня! — Семьюнко перекрестился и троекратно плюнул через левое плечо.

Не хотелось думать, что Избигнев стал ближником Ярослава за личные свои заслуги. В возвышении его видел рыжий отрок всего лишь влияние старого Ивана Халдеевича.

«Хоть бы мне повезло!» — вздыхал он, глядя на бревенчатые городни Коломыи.

Покойный отец, Издень Сновидович, конечно, оставил им с братом Миной кое-какие средства. Торг вёл солью, как-никак, в самом Киеве, серебра немало от того имел, но что их богатство в сравнению с боярскими угодьями! Одно то добро, что припрятали они с Миной в Перемышле на соляном складе, пожалуй, перевесит половину собранного отцом.

Мина, кажется, всем доволен, живёт, торгует солью, возит из Перемышля в Польшу и в Чехию. Семья у него, чада. Да и сам Семьюнко от братнего дела кое-какой доход имеет. Но купеческая жизнь была ему не по душе. Хотелось большего. Зря, что ли, с малых лет в дружбе он с князем Ярославом. Пошёл единожды на реку купаться, там княжича и встретил. Играли, бегали, катались на лодках, гребли наперегонки — так и спознались, и сдружились. А теперь, вишь, на двор княжеский путь ему открыт. Открыт-то открыт, да идти туда не с чем. Бояре недолюбливают, подсмеиваются над ним, Красною Лисицей обзывают. А чем он хитрее их? У них — богатство, у него — один дом в Галиче, хата покосившаяся.

Одно радует: князь молодой доверяет. Недавно вот велел приютить у себя одного грека, евнуха Птеригионита. А потом, как исчез евнух сей, сказал ему тайно, с глазу на глаз, к чему он тут был и что задело ему поручено. Страдал Ярослав, не по нраву было ему убивство, да Семьюнко успокоил, сказал: ворогов бить надобно. Для того любые средства хороши.

За думами своими переехал отрок мост. По льду через Прут переправляться он не решился — не столь было холодно, мог лёд и не выдержать конька с вершником. А омуты Прутские глубоки. Как глубоки и синие глаза Оксаны — троюродной сестры, к которой, собственно, и держит он ныне путь.

Старше его Оксана на несколько лет, была замужем за одним богатым немцем из Родно. Немец тот разбогател на свинцовых рудниках, сребра у него было столько, что и боярину иному не снилось. Да вот беда, в том руднике под землёй грохнул кто-то немца. Верно, жесток был с холопами, плетьми их бил, измывался. Немца сего Семьюнко не знал, и в воображении его покойный напоминал Дорогила — такой же старый и озверевший.

Второе лето, как Оксана овдовела. Не народили они с немцем чад, не осталось у него родичей, и богатство всё мужнее перешло к ней, молодой вдовице. Как проведал о том Семьюнко, так и зачастил в Коломыю. Троюродная сестра — не родная, можно б... О том впрямую даже и думать было пока рано.

Он въехал в городские ворота, поднялся вверх по заснеженной дороге, миновал амбары и бретьяницы, обогнул высокую мельницу — ветряк. Вот и дом Оксанин виден. Добротный дом, не его галицкая покосившаяся избёнка. Выложен дом сей из бука, просторен, широко разбросан по склону горы. Одних врат провозных трое. Всходы[178] высокие, сени светлые, окна, слюдой забранные, а внутри печи муравленые[179], травами изузоренные, ступени морморяные, ковры бархатные, хоросы на потолках, гульбища, переходы крытые и открытые.

Вот бы ему такое богатство. Облизнулся Семьюнко, как кот на сметану.

Встретили его челядинки, все чистенькие, в белых сорочках, в понёвах[180], с серёжками в ушках. Одна девка краше другой, аж глаза разбегаются. Но строго запретил себе отрок их разглядывать. Цель его — не холопки, а хозяйка.

Вскоре и сама боярыня появилась, сошла с мраморных ступенек. Светились ярко-синие глаза, прямой острый носик, когда говорила, слегка подрагивал, алели ярко накрашенные уста. На голове вдовы — повой белый, на нём — венчик бронзовый в виде короны. Платье верхнее, с широкими рукавами, тоже светлое, с вышивкой, рукава платья нижнего перехвачены браслетами серебряными с застёжками. На ногах — сапожки тимовые, на перстах — жуковины, на шее — гривна[181].

— Здрав будь, гость дорогой! — отвесила сестра лёгкий поясной поклон. — Чегой-то давненько не видали тебя.

В словах сквозила едва заметная насмешка. Ощущение было такое, что догадывается Оксана, зачем он приехал.

Семьюнко тоже поклонился ей в ответ, приложил руку к груди, сказал восхищённо:

— Ох, краса какая! Честно скажу, не признал тебя поначалу, Ксюша. Думал, русалка какая явилась. Воистину, давно не видал, вот и...

Он не договорил.

— По делу какому у нас в Коломые?

— Да, и по делу такожде. Сама ведаешь, какова жизнь у отрока бедного, неимущего. Всё дела, всё служба княжеская.

— Ой, да не прибедняйся ты! Знаем, как ты беден! — Оксана махнула изящной словно выточенной греческим мастером из мрамора ручкой и засмеялась. — Вот что. Ты, как подобает, сперва в церковь сходи, свечку поставь, тем часом мы баньку для тя истопим, а после за стол прошу.

...Обедали вдвоём, молодая вдова с улыбкой, подперев рукой щёку, смотрела, как голодный с дороги троюродный брат с жадностью уплетает уху из голавля и горячий курник. Длинные рыжие космы его разметались в стороны.

— Знаешь, как тя в народе кличут? — спросила Оксана. — Красная Лисица. Почто так?

— Да я ж откуда ведаю? Сказал тут ворог один, и пошло гулять.

— Что за ворог такой?

— Да... — Семьюнко не хотел вспоминать, но коль сорвалось с языка, пришлось поведать о своей поездке в угорский стаи и Дорогиле.

— Ну, ты, братец, даёшь! — Оксана сокрушённо покачала головой. — Опасно оно, стало быть, князьям-то служить.

— Что поделаешь? Беден аз, вот и приходится порой лезть в пекло самое. Мыслю, отметят, наградят, пожалуют чем. — Семьюнко наигранно вздохнул. — Вот ты тут живёшь, всего у тебя хватает. А у меня того нет. Потому и кружу по Руси Червонной, правлю отрочью службу.

— А ить лукавишь ты, братец. Ой, лукавишь! — погрозила ему пальчиком с розовым ноготком Оксана. — Догадку имею, просить чего хочешь. Может, серебра тебе дать. Так я не жадная. Говори, сколь надобно.

— Нет, красавица. Не нужно мне сребро. Вернее, оно, конечно, пригодилось бы, да не за тем приехал я.

— Ты хоть ся в порядок приведи. А то явился, чуть не в лохмотьях. А власы... Господи, космами висят. Гребень-то когда в последний раз в дланях держал? Верно, с той войны и ни разу? — Женщина опять лукаво заулыбалась.