На златом престоле - Олег Яковлев

Наконец, Нестор разжал плотно стиснутые уста и вымолвил:

— Мы с братом Петром не раз баили о делах ваших. Тако мыслю: ко князю Изяславу покуда не суйся, не спеши. Обождём немного. Нынче не до Галича ему. К тому же, сам ведаешь, злобу великую имеет князь наш на галичан. Потому... сперва мы с братом его подготовим. Полагаю одно: Ярослав ваш правильно всё решает. Князь Изяслав Мстиславич ныне в самом зените славы. Всех ворогов перемог. Вот ты погляди: Волынь — в его руках, тамо сын его Ярослав сидит. В Переяславле — Мстислав. Черниговский князь Изяслав Давидович — тоже нашему Изяславу соузник давний. Долгорукий — в Суздаль свой отогнан, в Залесье. В Полоцке — зять нашего Изяслава княжит, Рогволод Борисыч, Новый город такожде под властью Киева теперь. Нету никого, кто б мог с нашим Изяславом соперничать. Как будто времена славные воротились, когда вся Русь в единых руках была. Конец настал усобьям — тако мыслим. А всё почему? Да потому что мы, бояре, заедин круг свово князя встали. Тако и вам в Галиче надоть. А Ярослав ваш — умный.

— А как мыслишь, Нестор, долго ли ждать мне придётся?

— Да как тебе сказать? — Боярин пожал плечами. — Может, пару седмиц. А может, и месяц цельный. Говорю же: со князем побаить надоть. Али ты торопишься куда? У тя в Галиче что: жена, чада?

— Да нет покуда. Не обзавёлся.

— Ну, дак и не спеши. Живи тут у меня, Киевом ходи любуйся. Такого града нигде боле на Руси не сыщешь.

На том разговор и кончился. И больше Избигнев пока к нему не возвращался, благо было что в стольном граде посмотреть. Побывал он в Софии, полюбовался дивной мозаикой и фресками, посетил Михайловский Златоверхий собор, поклонился мощам печерских угодников. На торгу купил большой крест-энколпион греческой работы, с эмалью, не поскупился, щедро отсыпал заморскому гостю серебра.

Тем временем шли день за днём. Осыпалась листва с дерев, задули злые холодные ветры, опустело торжище. Первые снежинки кружились в воздухе, ложились на землю, таяли, напоминая о скорой зиме. Устремлялись на юг перелётные птицы, часто смотрел Избигнев, как пролетали они высоко в сером небе над городом, взмахивая крыльями. На душе становилось грустно и тревожно. Молчал, ничего не говорил Нестор. Видел его Избигнев редко, иногда днями пропадал где-то киевский боярин.

Наступил уже четырнадцатый день ноября, когда вдруг рано утром разбудил галицкого посла печальный звон колоколов.

«Что такое стряслось?» — Он с ходу натянул на плечи рубаху, кафтан, выбежал в сени.

Нестор прислал челядинца, прося галицкого гостя немедля зайти к нему в горницу.

Вместе со старшим братом Петром он сидел на лавке отрешённый, в чёрной мятелии.

— Беда стряслась у нас в Киеве, Избигнев. Князь наш Изяслав Мстиславич вчера пополудни слёг и помре, — объявил с тяжёлым вздохом боярин. — Тяжко болел в последнее время, изнемогал.

Избигнев в изумлении застыл посреди горницы.

Мраморную раку с телом Изяслава поместили в притворе собора святого Феодора, рядом с гробами его родителей — князя Мстислава Великого и княгини Христины Свейской[172]. Как полагалось по обычаю, над гробом повесили меч покойного — длинный, двуручный, с рукоятью, изузоренной травами. Даже сейчас меч этот, лишившись своего обладателя, производил впечатление грозное, особенно когда в мерцании свечей переливчато блестел холодный булат.

Бояре нарядили возле гроба караул, многие сокрушались и плакали искренне. Что ж, понять их было можно: Изяслав был прежде всего князем киевских бояр, он защищал их от притеснений Долгорукого, оберегал их вотчины от разорения, от набегов половцев, он помогал своим мечом приумножать их власть и богатство. За ним киевские верхи жили, словно за каменной стеной, и его начинания всегда находили в их сердцах живой отклик. Почему и напишет потом в своей летописи учёный муж Пётр Бориславич: «В лето 6662 (1154) ноября 13 преставился князь киевский Изяслав Мстиславич. Сей князь великий был честен и благоверен, славен в храбрости; ростом мал, но лицом красив, волосы короткие кудрявые и борода малая круглая; милостив ко всем, не сребролюбец и служащих ему верно пребогато награждал; о добром правлении и правосудии прилежал; был же любочестен и не мог обиды чести своей терпеть».

Избигнев вместе с Нестором тоже побывал на похоронах, послушал заупокойную молитву, повздыхал, подумал о том, сколь даже самый значительный на Земле человек мал в сравнении с вечностью и что на всё — Божья воля. Почему-то вспомнилось, как велел Изяслав изрубить после боя на Серете галицких полоняников и как сгноил в порубе литовскую красавицу Эгле.

«Вот и не попустил, верно, Господь сих преступлений, сего кровопролития, и наказал Изяслава. Не дал ему радостей вкусить в новом браке с обезской княжной, не позволил встать вровень с отцом своим и дедом. Те умели прощать. И людей берегли. И пленных щадили. А впрочем, мне ли ведать помыслы Божьи?! Что это я?! — Одёрнул себя, отгоняя непрошенные мысли, Избигнев. — Как можно! Умер человек, и умер. К добру ли, ко злу смерть сия — откуда ведать?»

Избигнев стал думать, как же теперь быть с Ярославовой грамотой. После недолгих размышлений он решил снова перетолковать с Нестором.

Они вышли из монастырской ограды и медленно побрели по киевскому предместью. Чёрный код[173] из одежд Нестора, в который за неимением иного облачили Избигнева, был широк для тонкостанного юноши и развевался на ветру.

— Ты гляди, не улети! — рассмеялся Нестор. — Вона как полы развеваются!

Смех вроде был совсем не к месту.

«Выходит, не столь уж и скорбят по Изяславу», — подумал Избигнев. На устах его проступила слабая улыбка.

— Потолковать бы нам, боярин, — попросил он.

— Что ж, перетолкуем. Оно как же. Вот до хором моих дойдём, и милости прошу в палату, — живо откликнулся Нестор. — Есь о чём словом перемолвиться, согласен. Да и тебе, верно, сидеть в Киеве надоело. Тако ить?

— Так.

...В палате Избигнев смог снять, наконец, опостылевший коц и остаться в простой суконной рубахе. Нестор также сбросил с плеч траурное облачение.

— Хочу совет твой услыхать, боярин, — начал, не откладывая, разговор Избигнев.

— О грамотице, верно, князя твово речь пойдёт. Ну дак вот, — Нестор низко наклонился над столом и, в упор глядя на юношу своими хитрыми карими глазами, промолвил наставительно. — Мой тебе совет. Грамотицу сию никому не показывай. Упрячь подале и скачи в свой Галич. Нету князя Изяслава, и некому покуда городки енти чёртовы отдавать. Мыслю, смуты в Киеве ныне начнутся. И князь твой тя по головке не погладит, аще[174] ты грамотицей сей трясти пред боярами киевскими почнёшь. Уезжай неприметно. Окромя меня да брата мово Петра никто о тебе тут толком не прознал. То и добре. И для тебя, и для князя твово. Коней тебе дам добрых, охрану наряжу, своих гридней такожде бери да езжай. Да, вот ещё что. Помнишь, про боярина Ляха речь у нас была?