Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Встречаемся в Королевском, там же.

Уже вовсю зеленела акация, и над фонтаном трепыхались лоскуты радуги, но в густой тени за кустами было прохладно. Десятилетний пацан, которого привел Гвоздь, все время шмыгал носом.

– Кажись, замок плевый. Сначала подбором. – «Консультант» показал связку ключей. – Если не проканает, тогда работаешь отмычкой.

Ник удивленно посмотрел на две жесткие проволочки – он представлял воровской инструмент иначе.

«Консультант», сопя, пристроил на колене замок.

– Эту хрень вставляешь ровно, без усилий. Запихиваешь вторую, поворачиваешь, чтобы зафиксировать, и вытаскиваешь. Штифты ровняешь, понял? А потом каждый аккуратно подбираешь. Сильно дергать не надо. Вот так, ловишь. Готово! Ясно? На, пробуй.

Первый раз намучился, пока открыл. Во второй получилось быстрее, а на третий пацан достал другой замок, и Нику снова пришлось повозиться. Взмок, пока расправился со всеми припасенными образцами.

Гвоздь, подстелив мундир, валялся на газоне. Лениво курил, стряхивая пепел в траву.

– А закрыть обратно?

«Консультант» удивился, но продемонстрировал. Закрыть оказалось сложнее.

Получив гонорар, пацан довольно шмыгнул носом и испарился. Гвоздь остался лежать.

– Сколько? – спросил Ник.

– Двадцать процентов, как посреднику.

Ник положил купюры, и Гвоздь небрежно сунул их в карман форменных брюк.

За кустами орала малышня, лаял щенок. Глухо доносились рекламные призывы совершить прогулку по рекам и каналам. Пахло жженым сахаром.

Гвоздь вытянул из пачки еще одну сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикрываясь ладонью от ветра.

– Ты стал много курить, – заметил Ник. – Унюхают.

– Да пошли они!..

– Что-то случилось?

– В общем, нет.

Гвоздь сел и смял недокуренную сигарету.

– Слухи ходят… разнообразные. Знаешь же, со следующего года остальные в ПТУ и по общагам. А нас вроде должны оставить в детдоме из-за гимназии, но у них не сходится с финансированием. – Гвоздь дернул губой, показав шрам. – Суки! Я у них эти два года зубами выгрызу. Что смотришь? Думаешь, мне, как Грошику, жрачка и постель нужны?

– Нет.

– Правильно, умный мальчик.

Гвоздь рывком поднялся, подхватил с травы мундир.

– Удачного взлома!

…И вот теперь Ник стоял перед дверью кабинета и рассматривал замок. Потрогал пальцем скважину. Может, ему показалось и в словах Алейстернова не было никакого намека? Мотнул головой: глупо обманывать самого себя. Другое дело, если майор врал – но зачем ему это?

Или врал дед? Досье на л-рея, значит, доверить не побоялся, а фамилию давнего знакомого скрыл. Тоже ерунда выходит.

Ник достал связку, перебрал ключи наугад. Скрежетнули зубчики о замочную скважину – противно, как железом по стеклу.

А может, правду говорят оба? Алейстернов считает, что дед должен помнить того человека, а дед забыл. Просто забыл. У полковника в отставке, члена Городского совета, политического деятеля и потомственного дворянина жизнь активная, и людей он встречал немало.

Ник спрятал ключи в карман. «Не хочу», – подумал с отвращением. Круто развернулся и пошел вниз, в библиотеку. К шахматам и нерешенному этюду.

Уже на лестнице всплыло вдруг: «Как решать, когда данных недостаточно, вот вопрос». Ник остановился и, не сдержавшись, ударил ладонью по перилам. Какого черта нужно было Алейстернову?! И что даст какая-то фамилия, если в памяти – пусто?!

Ник постоял, закусив губу, и зашагал обратно на второй этаж.

Нужно спрятать отмычки, не оставлять же их в библиотеке.

Наверное, и десять лет назад, и пятнадцать, и сразу после войны здесь все было таким же. Те же стены, до середины выкрашенные тусклой зеленой краской, а выше побеленные, и деревянный скрипучий пол. Мутные плафоны под потолком, в них мертвые мушиные тела. Окна – когда-то их заклеили на зиму, а после закрасили поверх. Воздух законсервировался, сохраняя запахи и звуки. Тане всегда казалось: стоит оглянуться, и она увидит тех, кто приходил сюда до нее. Девушку в ситцевом платье, на ней неудобные туфли на деревянной подошве и белые, выходные носочки, волосы туго заплетены в косы, подвязаны коричневыми лентами. Женщину со следами стертой ярко-красной помады; женщине неуютно в грубой шерстяной кофте, но она не решается появляться здесь в шелковой блузке. Статную старуху в черной шали, с серебряными перстнями на подагрических пальцах, что сжимают рукоять трости.

Возле кабинета уже сидели. Таня молча кивнула, и так же молча поднял руку коротко стриженный парень. Он – крайний.

Стукнуло откидное сиденье. Острый край врезался под колени, но Таня старалась не ерзать. Открыла учебник на заложенной странице. Она всегда читала тут, и только «Геометрию». Почему-то выказывать интерес к другому – истории, литературе или иностранному языку – ей казалось опасным. Строгие формулировки аксиом и теорем успокаивали, даже если Таня не понимала их, а не понимала часто, точные науки давались с трудом. Она не перестала приносить учебник, даже когда к ней подсели и прошипели на ухо: «Зря стараешься, они все равно не поверят. Примерная девочка! Как же!» Таня не повернула головы, и та, что шипела, ушла, мазнув по колену подолом старческого платья.

Зашел в кабинет парень. Сегодня очередь продвигалась до странного быстро.

Таня убрала учебник, чтобы потом не суетиться. Сгорбилась, зажав между колен сомкнутые руки. Часы на запястье отщелкивали минуты.

Теперь, когда Таня не закрывалась книгой, была видна над притолокой лампочка в узком жестяном колпаке. Эту лампочку Таня не любила. Она слишком напоминала фонарь, тот, над парковой калиткой.

Заболело внизу живота.

…Тогда тоже болело. Хотелось лечь, свернувшись калачиком, взять хорошую книгу и забыться. Но не лежалось и не читалось. Тревога, неприятная, как колючий свитер, заставляла ходить от окна к шкафу и обратно. У мамы на кухне шумела вода, трещала маслом сковородка; там было слишком много света, запахов и звуков. Таня погасила у себя в комнате люстру, оставив лишь настольную лампу. Присела на подоконник, боком к окну. Отсюда была видна темная улица с мутными пятнами фонарей. По влажному асфальту проскальзывали машины. Шли люди, редко кто под зонтом – дождь кончился, истончившись до мороси. «Может, к Асе?» – подумала Таня, и тут в дверь позвонили. Кто-то чужой: требовательно, с силой вдавливая кнопку. Таня вздрогнула, сползла с подоконника и прижалась спиной к стене. Позвонили снова.

– Таня! – раздраженно позвала мама из кухни. – Спроси, кто там! Знаешь же, что я занята!

Открывать не хотелось. Кончики пальцев похолодели, и руки стали ватными.

Таня не спросила и не стала смотреть в «глазок». Щелкнула замком.