Печали американца - Сири Хустведт

— Ужас, сама знаю, — сказала Миранда, — но во сне было еще страшнее. Я, как проснулась, сразу сделала набросок головы, но только когда рисовала остальные части, сообразила, откуда что взялось. Я перед этим много читала об истории моего народа.

Она обвела пальцем усохший череп:

— Видите? Головенка — это белые колонизаторы, они хотят править огромным темным телом Ямайки. Одна нога у нее прикована, значит, рабство, другая свободна — это мароны. А у меня во сне все перекорежилось и сплавилось в единую кошмарную фигуру.

Миранда помолчала.

— Но мне еще кажется, что вот этот фрагмент, — ее палец упирался в картинку со старческой фигуркой, скорчившейся под простыней, — каким-то образом связан с моей бабушкой. Она перед смертью стала такой крошкой, просто как ребенок маленький, мама рассказывала. Ее дед был белым, так что тут у нас в жилах целый коктейль, да еще с примесью индейской крови. В бабушке ведь очень разные вещи уживались. Училась в англиканской школе, знала английскую поэзию, была большая ревнительница манер и хорошего тона, ее дочки и внучки должны были расти настоящими леди. И вместе с тем умела лечить целебными травами и с удовольствием рассказывала истории про даппи.[46]

— Это кто ж такие?

— Даппи — это призраки, привидения.

— Понятно. Моя бабушка тоже слышала, как дух моего покойного деда то зайдет в дом, то выйдет. Причем он то приносил с собой шляпу, то забирал ее.

Я надеялся на продолжение рассказов о снах, но тут в комнату ворвалась Эгги и принялась скакать перед матерью, словно мячик, приговаривая:

— Ну мамочка, ну пожалуйста, ну пойдем в парк!

Мы втроем гуляли по Проспект-парку чуть не два часа, петляя по лужайкам, потом вокруг пруда и, наконец, через чащобу по каким-то неведомым мне прежде тропинкам. Гуляли-то, собственно, мы с Мирандой, а Эгги прыгала, вертелась, ходила колесом и бегала вокруг. Она тискала всех встречных-поперечных собак, спросив, правда, предварительно разрешения у хозяев. Она беседовала с утками. Она отпускала комплименты прохожим, нахваливая их туалеты:

— Какая у вас красивая шляпа!

— Вам очень идет такое платье!

— Какие кроссовочки!

Одним словом, она делала все, чтобы появление нашей троицы не осталось незамеченным ни для людей, ни для мелких домашних животных.

Я смотрел на скачущую впереди девчушку и невольно возвращался мыслями к событиям минувшей ночи. Нельзя сказать, чтобы я неотвязно думал о человеке, пробравшемся в мой дом через люк на крыше, но его появление оставило у меня внутри какой-то след, послевкусие опасности, заставлявшее меня вскидываться на каждый шум и настороженно реагировать на окружающих. Я пару раз поворачивал голову на звук шагов, чтобы посмотреть, кто идет. Мы никак это не обсуждали, но я чувствовал, что Миранда тоже боится собственной тени. Когда Эгги погналась по тропинке за белкой и нырнула за ней в кусты, Миранда так завизжала «Эгги, вернись немедленно!», что я ушам своим не поверил.

Эгги выскочила из кустов как ошпаренная. На ее личике застыло озадаченное выражение.

— Мамочка, миленькая, ты только не волнуйся. Я здесь. Только не волнуйся.

Миранда смутилась и попыталась улыбнуться дочери.

— Все в порядке. Просто я все время должна тебя видеть, так что ты не прячься от меня, хорошо?

Пока мы бродили по парку, Миранда рассказала мне, что ее семья переехала в Нью-Йорк после смерти дяди Ричарда, младшего брата отца. Они вместе вели дела, и для отца, у которого еще осталась сестра, живущая теперь в Лондоне, и брат на Ямайке, смерть любимого Ричарда стала страшным ударом.

— У него не было никого ближе дяди Ричарда.

Я заметил, что, когда Миранда произносила его имя, голос ее дрогнул и она старалась не смотреть на меня. Когда Ричарда не стало, отец продал свою долю их бывшего совместного бизнеса и перебрался с семьей в Бруклин, где у него были большие связи в ямайской диаспоре. Они купили просторный особняк в викторианском стиле в районе Дитмас-парка,[47]там ее родители живут до сих пор. Ее предки по отцовской линии были видными деятелями панафриканского движения и могли похвастаться знакомством с самим Маркусом Гарви.[48]Миранда ими очень гордилась, особенно своей прабабкой, Генриеттой Касобон.

— У нее была очень светлая кожа, почти белая, а по тем временам это обеспечивало положение в обществе. Она получила прекрасное образование, изучала историю, окончила колледж. Хороша была невероятно. А потом встретила Джорджа, моего прадеда: Он все носился с великими идеями по части самосознания негритянского населения, и у нее открылись глаза. Я, правда, подозреваю, что их брак был не особенно счастливым, он ведь не пропускал ни одной юбки. Какое-то время они жили в Гарлеме, но потом вернулись на Ямайку. Отец рассказывал, что в бытность их в Нью-Йорке Генриетта отказалась от встреч со своей двоюродной сестрой, потому что та «переметнулась», пыталась сойти за белую.

Эгги к тому времени напрыгалась и несколько кварталов ехала у меня на плечах. Я крепко держал ее за ножки, а она обеими руками вцепилась мне в подбородок. Немного погодя она прижалась щекой к моей голове и тоненько завела:

Доктор Эрик

Приходил на берег,

Трам-пам-пам, бум-бум,

Пум-пу-рум, тум-тум!

Тум-тум, ту-ру-рум!

«Ту-ру-румы» вскорости уступили место нечленораздельном мурлыканью, перемежающемуся паузами.

Мне так не хотелось расставаться с Мирандой и Эгги, что я уговорил их поужинать со мной. Мы заказали еду на дом в тайском ресторанчике. Мне невероятно понравилось, как Миранда ест. Она жевала, не сводя при этом с собеседника своих невероятных глаз, и слушала настолько внимательно, что каждое сказанное слово невольно приобретало особый смысл.

После того как Эгги усадили перед телевизором смотреть «Поющие под дождем», Миранда спросила меня о моей работе:

— Почему вы решили уйти из клиники?

— Устал. График сложный. Бесконечные неприятности, одна за другой. Лечить стало труднее, бюрократизм заел. Администрация пошла на поводу у страховых компаний, пациентов перестали долечивать до конца, выписывали чуть не на следующий день. А по деньгам сейчас у меня даже больше выходит.

И добавил про себя: «Главное — это Сара».

Я не могу произнести этого слова перед вами. Не могу потому, что не имею права, оно запрещено и не имеет смысла. Но я записала его. Вот. Я посмотрел на лист бумаги. Там было написано местоимение «я».