Невозможность страсти - Алла Полянская

Её шёпот, сухой и тихий, едва слышен, и Павел чувствует себя ещё больше виноватым. Он наливает в стаканчик воды и, приподняв голову Ровены, поит её. Ему больно смотреть, каких усилий стоит ей даже такое простое действие.

– Семёныч говорит, что рана скоро станет заживать и тебе будет легче. – Павел снова берёт её ладонь. – Получается, что ты меня спасла, а я…

– Брось. – Ровена болезненно морщится. – Кто ты?

Вздохнув, Павел понял, что придётся рассказать этой женщине о себе, и тут главное – не сообщить слишком много, но остановиться трудно, потому что выложить хочется всё. И он сбивчиво и неумело начал объяснять ей насчёт работы в Конторе, а потом – о Панфилове и Матвееве, и о Нике, и о тех, кто оказался рядом с ним в последние годы, кого он уважал и любил, кто сделал его жизнь такой, какая она есть. И о том, как трудно ему было принять себя вместе с прошлым, которое не совсем уж прошлое.

– Но ты же не пытаешь прохожих, пойманных на улице.

– Нет, конечно.

– И от того, достанешь ли ты нужную информацию, зависит жизнь других людей?

– Всегда.

– Тогда я твоих терзаний в принципе не понимаю. – Ровена смотрит на Павла спокойным изучающим взглядом. – Вот я не умею шить и вязать. Ну, то есть вообще. Нет у меня к этому таланта. А моя приятельница Машка – умеет. Зато я умею многое другое, чего не умеет Машка.

– Это ты к чему сейчас?

– А к тому, что у каждого свой талант есть, ну у тебя – такой. Это ведь не всякий сможет делать – и не превратиться в психопата, не утратить своей сущности, а ты смог. И нечего самоедством заниматься, а то ты вроде как стесняешься.

– Просто врать тебе не хотел, но боялся, что ты, когда узнаешь, ужаснёшься и не захочешь со мной разговаривать.

– А тебе обязательно надо, чтобы я с тобой разговаривала?

Павел понял, что она его подначивает, – и удивился. Через боль, через горящее от температуры тело она всё равно насмешничала, а не ужасалась. И он понял, что может рассказать ей всё, вот только захочет ли она слушать. Хотя – слушала же, глядя на него блестящими глазами.

О его работе. И о нынешней жизни, и о планах, которые они с Нефёдовым строили.

И о том, что он совершенно не знает, даже представить себе не может, кто и зачем его похитил.

Ровена слушала его, закрыв глаза. Могло показаться, что она спит, но Павел знал – боль не даст ей спать, и оставить её наедине с болью нельзя. Нужно отвлекать её, боль – ночная хулиганка, она пользуется тем, что ночью человек остаётся один, наедине с ней, и наваливается на свою жертву, безжалостно терзая её и превращая ночные часы в годы душного беспросветного ожидания. И надо говорить, говорить, отвлекая внимание Ровены от боли, и пусть она – не его леди Ровена, но в ней живёт частичка её бесстрашного твёрдого духа и чистоты. Само имя дало ей эти качества.

– Ника мне понравилась. – Ровена пытается сделать вдох, но ей больно, и она страдальчески морщится. – А ты… чего ночью пришёл?

– Днём тут медсёстры, врачи, Семёныч ноет: «Иди отсюда, стерильность нарушаешь!» – Павел фыркнул. – А ночью медсёстры спать хотят, их устраивает, что я здесь нарушаю вместо них стерильность, а если что не так, сразу их позову, таков уговор. На одну головную боль меньше им, значит. Тут ведь полно таких, кому в себя прийти практически не светит, а ты считаешься средней тяжести. Ну, а я с тобой посижу, отвлеку тебя, ведь не уснёшь ты сейчас, а лежать и думать о боли – занятие так себе, как ни крути.

– Расцарапала я тебя изрядно.

Ровена улыбнулась сухими губами и закрыла глаза. Павел тронул щёку – бриться из-за царапин сложно, и тем не менее он ловил себя на том, что царапины эти его не раздражают. Словно пометила его Ровена когтями, присвоив себе таким образом. Он знал, что это не так, а всё же отчего-то думалось, что именно так.

– Ничего, заживёт. Пить хочешь ещё?

– Что-то ты мне недоговариваешь.

Напрасно он думал, что она не поймёт. Ведь говорила же Ленка о её склонности давать людям меткие клички, а это свидетельствует о её остром уме и чрезвычайной наблюдательности.

– Ничуть. – Павел улыбается самой невинной из своих улыбок. – С чего ты это взяла?

– С того. – Ровена снова закрывает глаза. – Давай, Биг, расскажи мне, о чём ты старательно не хочешь говорить.

– Биг?

– Ну, извини. – Ровена поморщилась. – Биг – это по-английски «большой, старший». Как у Оруэлла, знаешь? Большой Брат следит за тобой. Вряд ли ты мне брат, хотя, учитывая динамику родственных связей, все на планете друг другу дальние родственники. Неважно… Так уж пришлось тебя назвать, и быть посему.

– «И быть тебе рыбой, мерзкой, скользкой рыбой! – Обещали котом! – Недостоин!» – процитировал в лицах Павел. – Может, поспишь?

– Какое там – поспишь? – Ровена болезненно поморщилась. – У меня всё болит. Вот буквально всё. Мне душно, неудобно, у меня грязная голова, и я ощущаю, как в волосах начинают заводиться насекомые, я хочу в душ, и мне, блин, так больно, что в глазах темнеет. Ты бы уснул при таком раскладе?

– Нет. – Павел беспомощно оглянулся. – Насчёт боли я не знаю… сейчас медсестру позову, она уколет что-нибудь, чтобы стало легче.

– Потерплю, мне нужна ясная голова. – Ровена презрительно поджала губы. – Давай рассказывай то, о чём говорить не хотел.

Павел вздохнул и понял – надо рассказывать. Эта женщина знает, что боль сейчас её друг и союзник, она не даёт ей расслабиться и уснуть, забыв о вопросах. Павел замер… он вспомнил боль в запястьях, которая возвращала его из тьмы и заставляла считать и считать кирпичи, абстрагируясь от голоса, который о чём-то спрашивал.

– Ты чего завис?

– Нет, ничего.

Ему хотелось поймать это воспоминание за хвост, но оно ускользало, и он, сделав себе закладку, чтобы вернуться, рассказывал Ровене о событиях последних дней, а она слушала, молча хмурясь, всем своим видом показывая, как не одобряет то, что происходит без её участия.

– Ну, Варвару-то я отлично помню. – Ровена смотрит на стаканчик. – Дай мне ещё попить… ага, спасибо. Блин, как больно, просто терпежу никакого нет! Когда мне станет легче, как Валька обещал?

– Через пару дней…

– Пусть делает что хочет, но мне надо завтра, я два дня в таком режиме не выдержу. – Ровена сердито посмотрела на Павла. – Рука ноет, и под гипсом чешется. Ты не мог бы найти какую-нибудь тонкую плоскую штучку и дать мне?

– Линейку, что ли? – Павел задумался. – Лежи, никуда не уходи, я сейчас.

Он выскользнул из бокса и пробрался к столу медсестёр. Поверх толстой конторской книги там лежала небольшая металлическая линейка. Павел взял её и вернулся к Ровене, глядящей на него сердито и умоляюще одновременно.

– Издевается ещё…

– Что?