Алмазы Цирцеи - Анна Малышева

Александра так и не дала имени приблудному зверьку, да и кошка, будто торопясь оправдать ее прогноз, удрала – и не весной, а намного раньше, в первых числах февраля. А восьмого числа художница повесила на дверь мансарды замок, который использовала только во время длительных отлучек, и уехала в Париж.

Версальский аукцион оправдал надежды, ей удалось совершить несколько выгодных сделок, в том числе незапланированных. Одну их них она увела из-под носа у местного антиквара из квартала Ла Жеоль, схлестнувшись с его тощим рыжим представителем, безпрестанно набавлявшим цену. Битва шла за очаровательный комодик рококо, на который Альбина обеспечила заказ, и московское предложение победило. Были успешно куплены и охотничьи ружья для екатеринбургского коллекционера. А вот туалетный столик, который оборотистая Альбина предлагала выдать за личную мебель Марии-Антуанетты, при ближайшем ознакомлении оказался вопиющей подделкой, неспособной обмануть даже простака. Его единогласно признали неверно датированным и тут же сняли с торгов.

Когда были проданы картины, сервизы и мебель, стали расходиться мелочи – эмалевые миниатюры, письма, фотографии, карты и архивы. Александра радовалась удачному дню и решила, что вполне может себя побаловать, что-нибудь купив для собственного удовольствия. Денег у нее почти никогда не водилось, она и сама не знала почему, зарабатывать порой случалось недурно. Александра твердо решила потратить не более четырехсот евро. Под конец аукциона, когда торги за каждый лот продолжались не больше минуты, эта цена была вполне реалистична.

Она прислушивалась к выкрикам аукциониста, попутно набирая эсэмэс для Альбины о совершившихся сделках, но никак не могла ни на чем остановиться. Продавался всякий хлам – альбомы с поздравительными открытками, значки, пачки старых пожелтевших писем, перевязанные лентами с конфетных коробок. Все уходило за бесценок или вовсе не находило покупателя. Наконец объявили нечто интересное, задержавшее внимание художницы. Она сунула в карман мобильный телефон и вслушалась в то, что рассказывал охрипший аукционист.

– Предлагается полный архив фламандского купеческого семейства с 1631 по 1637 год. Учет расходов, переписка, непогашенные и погашенные векселя, выкупленные долговые обязательства. Огромный интерес для коллекционера и историка. Семья неких Ван Хейсов из Брюгге. Начальная цена – двести евро.

Вероятно, среди людей, присутствовавших на аукционе, не оказалось ни коллекционеров документов такого рода, ни любителей истории Бельгии. Многие начали вставать, шумно двигая стулья, кто-то бесцеремонно говорил во весь голос по телефону. Но Александра сидела неподвижно, пытаясь уловить нечто, ускользающее в самый дальний угол ее цепкой памяти искусствоведа. Брошенное аукционистом имя всколыхнуло некую смутную тень, и женщина упорно преследовала этот призрак, пытаясь его определить, назвать. «Ван Хейсы из Брюгге. Кто такие? Купцы? Почему я это имя знаю? Ван Хейс не художник, но тут что-то связано с художником…»

Она кусала губы, ерзала на стуле и почти машинально подняла руку, показывая свое желание участвовать в торгах. Аукционист, собиравшийся уже снять объявленный лот, радостно указал в ее сторону молоточком:

– Четыреста евро, мадам?

– Черт бы тебя с ними взял, – сквозь зубы проговорила женщина, уяснив себе, что в мгновение ока приобрела совершенно бесполезный и наверняка ужасающе нудный архив. «Лучше бы я себе дубленку на распродаже купила. Хожу в линялой куртке на рыбьем меху, в Европе это терпимо, но в Москве прямо стыдно, да и холодно! У самой вечно долги, и вот вам, пожалуйста, покупаю долговые обязательства, которым чуть не четыреста лет!»

На этом торги закончились. Александра, помаявшись в очереди, оформила все свои приобретения, произвела оплату доставки, проследила за упаковкой. То была обычная рутина, уже не будившая в ней охотничьих инстинктов. Приходилось к тому же торопиться, обратный билет у нее был на вечер того же дня.

С собой в аэропорт она взяла только охотничьи ружья и архив Ван Хейсов, умещавшийся в небольшой картонной коробке из-под шоколадных батончиков. Ружья запрещалось пересылать, как огнестрельное оружие, их можно было только сдать в багаж, соответствующим образом упаковав и оплатив. Архив купеческого семейства, по ее мнению, не стоил денег, которые пришлось бы потратить на его пересылку. Александра уже всерьез ругала себя за эту покупку. «Любительница истории! Оборванка! Вечно без гроша! Едва чуть-чуть заработала и тут же купила кучу бумажного хлама!»

С ружьями в аэропорту пришлось повозиться, несмотря на все прилагавшиеся к ним справки и разрешения на вывоз. В результате Александра прошла паспортный контроль в последний момент и последней поднялась по трапу самолета. Коробка все время ужасно ей мешала, женщина то совала ее под мышку, то несла, прижав к груди, все больше проникаясь ненавистью к этим бесполезным документам.

Наконец она устроилась в кресле, поставив коробку на колени. У Александры не было с собой ни книги, ни журнала, и она решила покопаться в бумагах во время полета. Когда самолет взлетел и можно было расстегнуть ремень, женщина уселась поудобнее, сняла крышку с коробки и, достав пачку туго связанных, желто-коричневых от старости бумаг, принялась осторожно их разбирать.

Ей сразу попалась серия долговых расписок. Александра догадалась, с чем имеет дело, лишь по цифрам, значившимся тут и там, и нескольким подписям в конце – явно заемщика и поручителей. Фамилии были сплошь фламандские, язык, как она решила, также фламандский, впрочем, художница не взялась бы отличить его от голландского. «Все равно не смогу прочесть и понять, в чем тут дело. И не очень интересно, если честно!» Фамилия Ван Хейса значилась тут и там, но Александра не смогла догадаться, занимал ли он деньги или сам давал кому-то в долг.

Потом ей попалась пухлая, растрепанная тетрадь, сшитая суровыми нитками. Пролистав ее, женщина убедилась, что перед ней полный отчет о расходах семьи Ван Хейсов с 1631 по 1635 год. Записи делались четким бисерным почерком, по-фламандски и по-французски. Последний язык Александра знала в совершенстве и уже могла кое-что прочитать, но ничего интересного в своем приобретении по-прежнему не находила. «Конечно, любопытно узнать, сколько стоил пучок редиски или пара селедок в тридцатых годах семнадцатого века. Но все же это не причина портить себе глаза… Можно было найти более увлекательное чтение!»

Стюардесса катила по проходу тележку, вкрадчивым тихим голосом предлагая напитки. Александра взяла апельсиновый сок и снова уткнулась в коробку. Опять векселя и долговые расписки, пухлая пачка, везде имя Ван Хейса. «Наверное, он был ростовщиком. От скуки можно сдохнуть! Вот купила так купила! И что мне почудилось там, на аукционе…» Но снова по краю ее памяти скользнуло смутное воспоминание, тут же утонувшее в тени.

Александра досадливо поморщилась, сделала глоток и, поставив стаканчик рядом с коробкой на откидной столик, вынула большую связку исписанных слежавшихся листков. Ей с трудом удалось отделить верхний, так они приросли друг к другу за столетия. У женщины возникло ощущение, что к этим архивам никто до нее не прикасался, по меньшей мере лет триста.