Алмазы Цирцеи - Анна Малышева

Женщина отшвырнула докуренную до фильтра сигарету и торопливо пошла к метро, то и дело оглядываясь, не идет ли кто по пятам. Затылок у нее все еще холодел от недобрых предчувствий. «Моя тайна могла осчастливить только одного человека. Как только о ней узнал кто-то еще, она начала убивать…»

Все началось зимой, вскоре после новогодних праздников, когда Александра лежала на кушетке в мастерской, до подбородка укрывшись акриловым покрывалом, которое из-за мороза прямо-таки стреляло голубыми искрами статического напряжения. Морщась от этих надоедливых уколов, художница прихлебывала из кружки остывающий кофе, мысленно прикидывала, что сегодня все-таки придется сходить в магазин за продуктами, и пыталась решить, не разумнее ли будет вообще обойтись без обеда и ужина. Она третий день была нездорова, ее лихорадило, поднялась температура. Мастерская выстыла, единственная проржавевшая батарея центрального отопления, приткнувшаяся в углу, под скатом крыши, оставалась ледяной. Две электрические батареи, расставленные в стратегических местах – возле кушетки и умывальника – сутки работали на полную мощность, существовать можно было только рядом с ними. Александра, почти никогда не болевшая, все же простудилась и, как все по природе своей здоровые люди, тяжело переносила это состояние.

Она пребывала в какой-то тяжелой полудремоте, где мешались обрывки мыслей и сновидений. Иногда ни с того ни с сего начинала вспоминать покойного мужа, иногда думала о том, что надо бы хоть до конца морозов переехать к родителям. Или к подруге – Катя будет рада, она боится одиночества. «Когда я одна, я почему-то часто думаю о смерти!» – призналась ей как-то подруга. «А что о ней думать? – засмеялась тогда Александра, не любившая разговоров на отвлеченные темы. – Когда мы есть – смерти нет, смерть придет – нас не будет».

Рядом с кушеткой на полу запел заряжающийся мобильник. Александра, увидев номер знакомой маклерши, также занимающейся антиквариатом, ответила. Они были знакомы лет двенадцать, и за это время Альбина подкинула ей не одно выгодное дело. А с тех пор, как та стала инвалидом, перенесла несколько операций на ногах и перестала выходить из квартиры, Александра и вовсе стала ее правой рукой. Она совершала сделки по указанию этой опытной, во всех щелоках вареной маклерши, получала свой процент и давала заработать Альбине, которая, лишившись подвижности, очень быстро спустила все сбережения и продала все, что могла, оплачивая бесконечные операции. Ее магазинчика в переулке, выходящем на Старый Арбат, давно уже не стало. Вместо гипсовой Венеры Милосской, подсвеченной фиолетовыми неоновыми трубками, в его витрине теперь красовалась вывеска ломбарда. «Мне-то казалось, что заработкам конца не будет, да волка ноги кормят, а я безногий волк! – горько шутила Альбина, деля со своей подручной заработки. – Ни связи не помогли, ни опыт. Если бы не ты – на лекарства бы не хватало».

– Привет, – сипло сказала Александра в трубку, услышав голос старой знакомой. – А я тут валяюсь. Грипп, что ли, прицепился? Холод в мансарде собачий.

– Я тоже плохо себя чувствую!

Как многие серьезно больные люди, Альбина не любила, когда кто-то при ней говорил о своих болезнях. Художница, снисходившая к ее слабостям, поспешила сменить тему:

– Что нового? Может, есть дельце для меня?

– Ты же болеешь, – все еще с обидой проговорила та.

– Ничего, ради дела встану. Чем так лежать, душу вымораживать, лучше наглотаюсь таблеток и буду бегать.

– Что ж… Мне прислали два черновых каталога – из Франции и Бельгии. Французский аукцион будет в середине февраля, бельгийский не раньше апреля. Но бельгийский, я посмотрела, сплошное дерьмо. А вот в Версаль стоит поехать. Эх, были бы у меня ноги здоровы!

– Что ж, поеду. – Александра протянула руку и включила старую железную лампу, ютившуюся на табуретке рядом с постелью. В мастерской стремительно темнело, маленькие, насквозь промерзшие окошки уже почти не давали света. Иней на стеклах стал серо-розовым от закатного солнца.

– Тогда отправляйся завтра же к потенциальным заказчикам, промывай им мозги. Адреса с утра продиктую, приезжай ко мне часов в десять. Хорошо бы раскрутить кого-нибудь на оплату ознакомительной поездки. Есть исключительные штучки – туалетный столик Марии-Антуанетты, например.

– Альбина! – с укоризной произнесла художница.

– Ну хорошо, времен Марии-Антуанетты, – с усмешкой поправилась та. – Но что тебе стоит продать людям немножко вранья и немножко счастья? Это одно и то же. И только за это платят деньги.

– Кроме столика что-нибудь есть? Не люблю я мебель.

– Бесконечные сервизы, парочка охотничьих ружей семнадцатого века в отличном состоянии… Это для одного коллекционера из Екатеринбурга, мужик точно возьмет. Есть баварское стекло и неплохие вышивки. Да сама увидишь. Все с описаниями и фотографиями, само собой. Это Версаль, а вот Брюссель – товар пожиже. Однако и там стоит покопаться. Обрати внимание на одно панно. По снимку трудно судить, но, кажется, вещь в очень хорошем фламандском вкусе. Конец восемнадцатого века, резьба по дубу.

– Чем оно примечательно?

– Тем, голубка, что двести с лишним лет провисело на одном и том же месте. – В голосе Альбины послышалась улыбка. – Вкратце приведена история его хозяев. Распродают родовое гнездо, понимаешь ли. Предки копили, а этим нужны деньги. Не наше дело осуждать, благодаря таким мы и существуем. Но ты понимаешь, когда вещь продается от хозяев впервые, это чего-то стоит.

Закончив разговор, Александра заставила себя выбраться из постели, натянула еще один свитер, набросила на плечи пальто и принялась готовить грог. В шкафчике над умывальником нашлась последняя таблетка аспирина. Женщина твердо решила к завтрашнему утру встать на ноги. В постели тем временем заворочалась и принялась потягиваться недавно приблудившаяся кошка, жалостно тощая, черная, как сажа. Зверек был явно недоволен тем, что хозяйка, возле которой он грелся, встала.

– Мы живем с тобой, как нищие, голубушка, – вздохнула женщина. – И я даже не могу тебе обещать, что это изменится. Если нас выставят из мастерской, придется снимать квартиру, а на это у меня нет денег. Или идти к родителям, но это значит – все время выслушивать нотации насчет того, как я бездарно погубила свою жизнь и стала никем. Или никем не стала. К тому же тебе они не будут рады, о, нет. Так что мы остаемся здесь.

Поняла кошка что-нибудь или нет, но она задрала свою острую мордочку и выразительно мяукнула, глядя прямо в глаза Александре своими яркими зелеными очами.

– Надо бы тебе имя какое-то дать, что ли, – заметила женщина, снимая вскипевший чайник с раскаленной докрасна плитки. – Но стоит ли? Ты же все равно удерешь, как только запахнет весной. Удерешь ведь?

Кошка мяукнула еще раз, протяжно и будто обиженно. Спрыгнув с кушетки, она подошла к кухонному столу и, брезгливо тряся головой, поужинала холодными вареными макаронами с остатками подливки. Слушая недовольное пофыркивание, с которым зверек расправлялся с очередным куском теста, Александра грустно улыбалась. Иной раз у нее возникали мысли, могла бы она стать хорошей матерью? Если бы могла иметь детей, если бы врачи еще десять лет назад не вынесли приговор, заставивший ее уйти с головой в работу? «Конечно, я не решилась бы держать ребенка здесь, в холодной мастерской, без горячей воды, ванны и прочих удобств. Пришлось бы каждый день готовить, стирать. И… Многое еще, чего я даже не умею. Пришлось бы стать совсем другим человеком, а я не представляю себя другой. Так что, может, к лучшему, что я одна…» Она делала такой вывод всякий раз, задумываясь на эту тему, но горечь все-таки оставалась.