Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

его виновным. Процесс заставляет Йозефа К. пережить внутренний судный день, когда на прочность проверяется его собственная жизнь. Йозеф К. обнаруживает, что это невероятно трудная задача. Нужно взять отпуск, думает он, чтобы в форме судебного ходатайства «суметь описать всю свою жизнь, восстановить в памяти мельчайшие поступки и события и проверить их со всех сторон». И даже отпуска едва ли на это хватит. Ему придется полностью поменять свою жизнь. Строки романа, в которых говорится о судебном ходатайстве, Кафка пишет в начале октября 1914 года – как раз в тот момент, когда решает взять отпуск, чтобы ускорить работу над романом. Поэтому работа над романом – это прообраз проекта по оправданию жизни посредством великого ходатайства перед судом.

Некогда профессионально успешный работник Йозеф К. оказывается впутан в непривычную для него заботу о самом себе. Теперь ему приходится спросить себя, не значит ли это, что раньше он жил ложной жизнью? Йозеф К., прежде ощущавший себя невиновным, познает экзистенциальную вину, о которой до этого и не подозревал: вину человека, упустившего самого себя. Он был уверен в самом себе. А теперь из этой самоуверенности он оказывается вырван судом. Суд совершает в Йозефе К. экзистенциальную перемену. С этой точки зрения суд можно считать внутренней силой, которая бросает человеку вызов встретиться с самим собой.

Согласно такой экзистенциальной интерпретации, суд действует прямо-таки освободительно: он возвращает индивида к себе и тем дает ему шанс овладеть самим собой. Мы обманемся, если будем рассматривать суд только как таинственную и угнетающую силу. Вдруг оказывается, что он как-то связан с просветлением и едва ли не спасением.

Но дело не ограничивается экзистенциальным импульсом в смысле «ты должен изменить свою жизнь». Этот импульс, кроме того, связан с метафизикой. Речь идет о встрече Йозефа К. с тюремным капелланом в соборе – пожалуй, ключевой сцене романа.

Йозеф К. договаривается о встрече с итальянским коллегой, которому хочет показать достопримечательности собора. Дождливое утро, в соборе очень темно. Йозеф К. безрезультатно ждет коллегу. Церковь пуста, но через некоторое время Йозеф К. с удивлением замечает священника, который явно дожидался его появления, а теперь обращается к нему с кафедры. Он представляется тюремным капелланом, затем сообщает, что велел позвать К. и что осведомлен о ходе процесса: «Покамест считается, что твоя вина доказана». Йозеф К., напротив, отзывается о суде презрительно. На мгновение он чувствует свое превосходство. «Видно, ты сам не знаешь, какому правосудию служишь», – снисходительно отвечает он, а затем призывает священника спуститься с кафедры, потому что прихожан нет и проповеди читать некому.

«Не заблуждайся», – говорит спустившийся с кафедры священник. «В чем же мне это не заблуждаться?» – небрежно бросает К. «Ты заблуждаешься в оценке суда», – отвечает ему священник и, дабы проиллюстрировать, в чем заблуждение состоит, рассказывает притчу «Введение к Закону»[205].

В ней один поселянин приходит к вратам закона и просит привратника его пропустить. Привратник запрещает. Пройти можно, но не сейчас. Поселянин останавливается, но решает хотя бы взглянуть, что там, за дверью. На это привратник говорит: «Если тебе так не терпится – попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх». Поселянин дает себя запугать и принимается ждать. Целую жизнь. Безрезультатно. Перед самой смертью он в последний раз собирает воедино все, что успел узнать, и задает последний вопрос, который он еще не задавал привратнику. Все стремятся к закону, произносит он, но как же получается, что за столько лет никто, кроме него, не попытался пройти сквозь врата? Привратник, склонившись над умирающим, дабы тот мог расслышать, кричит ему прямо в ухо: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их».

Кафка издал притчу «Введение к Закону» отдельно от романа в сборнике рассказов «Сельский врач». Как показал Карл Эрих Грётцингер, в качестве самостоятельного текста она вписывается в известный Кафке каббалистический цикл легенд о привратниках. Он приводит один из многочисленных вариантов этой легенды: «Тому, кто желает достичь священного, <…> путь преградит множество дверей. А над каждой из них помещаются стражи, стерегущие то благо, дабы ни один недостойный в них не вошел».

Кафка добавляет к этой традиции новый акцент, а именно парадоксальный образ привратника, запрещающего войти как раз тому, кому единственно предназначено это сделать. Из-за этого сам привратник превращается в спорную фигуру, вокруг которой разворачивается беседа К. и священника. Есть ли у привратника вообще полномочия не пропускать поселянина, не забыл ли он свой долг? Не вредит ли такой привратник святости всей системы в целом?

Несколько лет спустя Кафка резюмирует в дневниковой записи: его литература «легко могла бы превратиться в новое тайное учение, в кабалистику. Предпосылки к этому были»[206]. Быть может, его притча, продолжая соответствующую каббалистическую традицию, как раз и относится к упомянутым предпосылкам: например, как форма критики посредничества (привратник), которое встает препятствием на непосредственном пути индивида к счастью? Так уж ли необходимо подобное посредничество, разве нет прямого доступа к счастью? Разве не всякое посредничество столь же сомнительно, как адвокаты и подпольные адвокаты, которые обещают помочь, но при этом попросту подрывают веру в собственные силы?

Если притча была опубликована самостоятельно, встает еще вопрос, как она вписывается в контекст романа?

Прежде всего, к судебной системе, в которой погряз Йозеф К., она добавляет отчетливо духовное, религиозное измерение, что находится в разительном контрасте с той сомнительной средой, в которой до этого находится суд. Здесь же, в соборе, зловещий суд предстает в метафизическом блеске, который еще до всяких толкований исходит от этой каббалистической притчи.

И все-таки, понятая буквально, притча как раз не подходит к случаю Йозефа К. Она ведь изображает трудности на пути к священному, к истинному. Йозеф К. при этом как раз не стремится туда попасть, он не ищет земли обетованной. Напротив: его преследует инстанция, которая вовсе не достигает сферы божественного, населяя доходные дома и чердаки. Он не тоскует по горнему миру, он чувствует, что его по пятам преследует мир дольний.

Если дело обстоит именно так, если таким образом Йозеф К. идет не по пути счастья, а по пути бегства, почему в таком случае священник рассказывает ему эту притчу? Он сам отвечает на этот вопрос: чтобы проиллюстрировать, как человек может ошибаться в суде.

Кто ошибается, кто введен в заблуждение? Для Йозефа К. ситуация