Третий прыжок кенгуру (сборник) - Вл. Николаев

Востроносов посмотрел на поэтессу и заметил, что ее нисколько не смутили слова о том, что она жутко талантлива. «Должно быть, здесь такими вещами не смущаются», – сделал вывод Аким.

Хозяин стола представил и других гостей, почти все они были соседями по дачам, некоторые пришли с женами, другие без.

Когда изрядно было съедено и выпито и в заключение подано кофе с мороженым, гости начали выходить из-за стола и рассаживаться в креслах и на диванах, Кавалергардов оповестил:

– А теперь, друзья, я хочу вас познакомить с отрывочками, только с отрывочками из повести нашего уважаемого только что открытого нами гения. – Он сказал последние слов с такой значительностью, что все должны были понять – открыть гения куда важнее, чем быть гением. – И еще вот что хочу заметить: вы первые, кто услышит строки из этого замечательного произведения.

Илларион Варсанофьевич прочитал несколько лирических пейзажных зарисовок и колоритных жанровых сценок. Читал он хорошо, выразительно. Когда Кавалергардов начал, Аким от страха сжался: а вдруг его проза не понравится присутствующим, вдруг это не так хорошо, да он и вправду считал, что это не так хорошо, как преподносит размашистый и самоуверенный человек. Но когда начал вслушиваться, то приободрился, почувствовал, что вроде бы и не так плохо.

Кавалергардов сделал паузу, снял с носа очки, оглядел присутствующих и победоносно спросил:

– Какая лепка характеров, а? Как скуп на детали, но обратите внимание, каждая к месту, любая метко схвачена, истинная находка. Зрение прямо-таки бунинское. – И обернувшись к Акиму, задал ему вопрос: – Где ты, братец, откопал этих людей, как узнал их, проник каждому в самую душу?

– Да я их с детства знаю, – изумился Востроносов, – они же все в нашей Ивановке живут.

– Мой вам совет, молодой человек, – подала голос поэтесса Огненная, – никуда не уезжайте из своей Ивановки, живите там до старости в окружении своих героев.

– Это вы, Зоинька, зря, – с некоторой укоризной возразил Каваларгардов, – тут я решительно не согласен. Нашему Акиму нужна столица! Только в столице окрепнет и развернется в полную силу его дарование. И он нужен столице!

– Шолохов всю жизнь прожил в Вешенской и ни в какой среде не нуждался, – парировала Зоя Огненная.

– Ну вы еще Толстого в пример приведите, про Ясную Поляну начните нам толковать.

– Что ж, пример не так плох, – не сдавалась Огненная, как видно, не привыкшая уступать.

Но и Илларион Варсанофьевич был не из тех, кто легко сдавал свои позиции.

– Вот вы привели в пример Шолохова и согласились, что и Толстой может служить образцом. Их все в подобных случаях называют. А я вам скажу: вы все, в том числе и вы, милая Зоинька, ошибаетесь. И сильно. И Толстой и Шолохов лишь исключения из правила, а не само правило. Никто не дает себе труда посчитать, сколько же тех, кто, начав творить в провинции, перебрались затем в столицу, где их талант окреп и расцвел. Таких, скажу я вам, устанешь и перечислять, скольких художников, писателей, артистов, ученых пригрела на своей мощной груди, можно сказать, вскормила и вспоила столица. Возьмите-ка цвет столичной творческой интеллигенции и поинтересуйтесь, сколько среди них ее уроженцев? Ничтожно мало. Вот об этом почему-то не думают, а стоит подумать. Как нелишне было бы прикинуть и то, скольких талантливых людей если не погубила, то задержала в творческом развитии провинция, или, как мы предпочитаем выражаться помягче, периферия. Вот об этом вы, Зоинька, никогда, уверен, не думали. А стоило бы.

– Да что вы все решаете за молодого человека, – пробасил Коренников, – не худо бы и его самого спросить. Как он-то к этому относится?

И тут все обратили свои взоры к Акиму Востроносову. Он недоуменно пожал плечами и чистосердечно признался:

– Да я как-то об этом и не думал. В Ивановке у меня дом, родители, сестра…

– И невеста, наверно, есть? – неожиданно спросила жена Кавалергардова, до сих пор молча следившая за беседой и лишь переводившая свои черные цыганские глаза с одного говорившего на другого.

Аким покраснел, усиленно замотал головой, говоря:

– Что вы! Никакой невесты нет.

– Тогда женим, непременно женим, – хохоча, проговорил Коренников. И все остальные поддержали его одобрительным смехом.

– Тут еще мы посмотрим, – возразил всем Илларион Варсанофьевич, тоже смеясь, – какая будет невеста. Нам не всякая годна. Так я говорю, Аким?

Востроносов еще больше смутился, ничего на это не ответил. Лишь покраснел как вареный рак.

– Женим, обязательно женим, – заявил Кавалергардов покровительственно и по-отечески. – Но без спешки. Вот прогремит повесть, тогда уж и все остальное будем решать. А пока о повести я что-то мало слышал. Как повесть-то, граждане, а? Чего отмалчиваетесь, неужели и сказать нечего?

– Так ведь еще не читали, – резонно заметила Зоя Огненная.

– Э, матушка, для того чтобы определить, каков коньяк, необязательно всю бутылку выхлестать. Достаточно глотка. Для опытного дегустатора. А вас я считаю опытными литературными дегустаторами, – рассудил Илларион Варсанофьвич.

После этого гости не сочли возможным отмалчиваться и принялись сначала не особенно пылко, а потом все больше и больше входя во вкус, хвалить прочитанные куски. Хвалить в этом кругу, как, впрочем, и ругать, даже поносить умели и делали как то, так и другое, с большой охотой.

Всякого человека, и замечу, без особенного труда, можно уверить в том, что он гений, равно как и в том, что он бездарь из бездарей, надо лишь настойчиво твердить то, в чем в данном случае вы желаете убедить. Не отступайтесь, и вы достигнете желаемого.

Разговоры о приписываемой ему гениальности Востроносов воспринимал поначалу всего лишь как необидную иронию или продиктованное дружеским расположением преувеличение. Сам он был далек от мысли о том, что написал действительно гениальное произведение. Он верил, что повесть ему в общем удалась, что в ней действительно немало выразительных эпизодов, метко схваченных характеров, есть острота и даже, может быть, некоторая глубина, но что касается гениальности – явный перехлест. Протестовать против этого сначала у него не хватило духу, затем он посчитал несколько неучтивым в незнакомой компании противоречить столь солидным и широко известным людям.

Какое-то время в его сознании мелькало тревожное соображение о том, что его собственные опасения насчет слишком явного следования стилистике Тургенева, Чехова и Бунина, у которых он учился и даже старательно подражал им, никак не могут остаться незамеченными не только литераторами-профессионалами, а и более или менее подготовленными читателями. До сих пор слишком явное следование кому-либо из известных писателей, а классиков в особенности, Аким искренне считал предосудительным, чего и сам автор должен стыдиться и всячески избегать. Но это-то больше всего и ставилось ему в заслугу. И если сначала именно такие похвалы более всего и смущали Востроносова, то к концу вечера незаметно для себя он уж ничего нарочитого и неестественного, а тем более предосудительного в этом не видел. Более того, он все с большим и большим удовлетворением отмечал про себя, что никакой иронии во всех расточаемых по его адресу непомерных похвалах нет, ее невозможно обнаружить при всем желании, что похвалы эти абсолютно искренни. И идут они от людей, которым дано понимать в литературе куда больше, чем ему, желторотому юнцу. Сообразив это, а мы всегда или уж во всяком случае по большей части соображаем лишь к своей выгоде, Аким потихоньку начал верить в собственную гениальность.