Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Какого цвета у нее волосы?

– Золотистые с рыжиной. Как пшеница со ржавым железом.

– А лицо?

– Глаза – самое лучшее в ней. Зеленые и горящие. Пронзительный взгляд, можно сказать, мой господин.

Ей видно было, что Ибрагим пытается нарисовать себе мысленный образ противницы. Вот только усилия эти были столь же тщетны, как попытка представить себе всю мечеть целиком по описанию отдельных изразцов. Хюррем в целом являла собою много большее, нежели сумма отдельных ее частей. Не побывав с нею в одной комнате, составить представление о ней было немыслимо.

Он отвернулся и облокотился на балюстраду, насупив брови так, что на лбу образовались глубокие борозды.

– Спасибо, Гюзюль, можешь идти.

Гюзюль быстро стукнула лбом в ковер и поспешила прочь.

После ее ухода Ибрагим задумчиво наблюдал, как приходит ночь. Высоко же он вознесся: собственная баржа, восемь смен почетного караула, оклад вдвое выше, чем у прежнего визиря. У него столько власти, что ни одному рабу и во сне бы не пригрезилось; он правит Диваном, а теперь еще и командует армией. И все-таки ему куда милее было бы довольствоваться местом, как прежде, в тени Сулеймана.

А вдруг, гадал он, угроза реальна? Сулейман ему и друг, и султан, конечно. И он никогда не предаст его ради какой-то женщины. Диван и армию он сдал, но лучшего друга-то точно не сдаст!

Глава 36

Сулейман с Ибрагимом вкушали ужин, поданный на сине-зеленом фарфоре, полученном некогда в дар от давно забытого китайского посла. Там был и мед из Валахии, и свежее масло, доставленное морем в бычьих шкурах из Молдавии, и шербеты со снегом с горы Олимп, и египетские сливы и финики.

– Мы тут, не вставая из-за стола, будто всю империю объехали и отведали на вкус, – сказал Ибрагим.

Слуги убрали блюда с дастархана, и Сулейман попросил Ибрагима, как обычно, сыграть ему что-нибудь на виоле.

– Господин мой, надеюсь, ты простишь меня, но сегодня я слишком встревожен, и мне не до музыки.

– Что тебя гложет, старина? Уж не чаешь ли ты по-прежнему втравить меня в свою затею с походом на Вену и помочь тебе брать приступом стены этой крепости и заваливать рвы вокруг нее телами наших воинов?

– Нет, речь идет о деле куда более важном, мой господин.

Сулейман вздохнул. Ибрагим очень изменился; только и говорит теперь о государственных делах. И смеяться почти перестал.

– Ну говори уж, что там у тебя. С Диваном нелады?

Ибрагим покачал головой.

– Я бы о таком деле раньше и заикнуться в твоем присутствии не осмелился…

– Собственную кобылу покрыл, не иначе? – День, проведенный в обществе Хюррем, явно привел Сулеймана в приподнятое расположение духа.

Ибрагим же шутке друга даже не улыбнулся.

– Разговоры тут всякие ходят среди янычар и на базарах.

– Ты мне хочешь голову базарными сплетнями забить?

– Слухи – они же как заразная болезнь. Если они передаются считаными сотнями языков в год – это явление вполне заурядное. Но вот если они начинают расползаться как чума, впору бить тревогу – это эпидемия.

– Эпидемия?

– Эти разговоры не только заполнили все базары, но перекинулись уже и в покои самого Дворца!

– И что это за слухи?

– Все они крутятся вокруг госпожи Хюррем.

Сулейман застыл.

– Происходящее в гареме не касается никого, кроме меня лично.

– Я только передаю услышанное от других.

– И что именно ты слышишь от других?

– Говорят, что она ведьма. Говорят, что она околдовала тебя и помрачила твой рассудок, и ты именно из-за этого отказываешься идти на Вену и присутствовать в Диване.

Сулейман вскочил на ноги и принялся вышагивать по комнате, будто в поисках, кого бы тут пришибить.

– Ведьма, значит? Разыщи мне всех, кто подобное говорит. Тащи этих мерзавцев сюда, а я уж распоряжусь, чтобы их головы болтались на воротах!

Ибрагим оставался невозмутимо сидеть, скрестив ноги, пока Сулейман мерил шагами пол у него за спиной.

– О слухах мне доложили верные внедренные люди. Не их же наказывать? А поименно они тех, кто эти сплетни распускает, не знают и знать не могут.

Сулейман схватил первое, что попалось под руку, – виолу Ибрагима – и вдребезги разбил ее об стену. Ибрагим молча уставился на груду щепок со струнами, упавшую на ковер перед ним.

– Оставь меня, – сказал Сулейман.

– Мой господин?

– Иди отсюда. И не смей больше при мне упоминать ее имя.

Ибрагим побледнел и ретировался.

Глава 37

Ее отдали в распоряжение хозяйки одеяний. Она проявила себя искусной вышивальщицей, и кяхья нарадоваться на нее не могла.

Аббас застал ее согбенно работающей над узором золотой нитью по новому атласному халату для юного Баязида. Заметив его, она хотела тут же пасть ниц, дабы отвесить ему салам подобающим образом, но он ее остановил.

– Присядь спокойно, – сказал он. Джулия послушалась. – Взгляни на меня.

Она подняла взгляд, и он увидел, как лицо ее передернулось. Его лицо со шрамом выглядело особенно пугающе при близком рассмотрении. Лучше бы ему тогда кинжалом глаз полностью вышибли, а не оставили это жуткое бельмо всему миру напоказ. Он подождал хоть проблеска узнавания, но его не последовало. Аббас понимал, что сильно раздался телом, да и голос у него изменился, а от прежнего его лица шрам и вовсе не оставил и следа.

– Ты знаешь, кто я?

– Кызляр-агасы.

– Да, кызляр-агасы. Твое благополучие отныне – моя обязанность. Ты это понимаешь?

Джулия кивнула.

– За тобою здесь присматривают?

– Кяхья ко мне очень добра.

Аббас кивнул; по всем рассказам, эта кяхья лучше предыдущей, да и удачливее тоже. Хюррем велела отрубить той стопу, которую та некогда посмела на нее занести, и выслать старую кяхью в Диярбакыр, что и было исполнено.

– Язык ты уже почти освоила, и это очень хорошо, – сказал он.

– У меня слух под это заточен.

«Значит, ты еще и умная в придачу к красоте. Хотя я об этом всегда знал, – подумал он. – Что бы ты теперь сделала, интересно, если бы я тебе сейчас на чистом итальянском сообщил, что ты по-прежнему первая в мире красавица, хотя я и нахожусь целыми днями среди избраннейшей красоты?»

– Ты ведь гяур, верно? – спросил он ее вместо этого.

– Да.

– Тебе это здесь не поможет. Никто тебя насильно к отказу от твоей веры принуждать не будет, но ты быстрее пойдешь в гору, если будешь изучать Коран. Тебе уже дали священную книгу?

– Так я ее читать не смогу. Она же написана по-арабски.

– Значит, ты