Стеклобой - Михаил Перловский

Он залихватски свистнул Кирпичику, шепнул ему на ухо несколько слов, и тот подозвал остальных. Широко кромсая воздух ладонями, Романов объяснил, что делать, и расставил игроков в одном ему понятном порядке, еле удержавшись от того, чтобы самому не встать на ворота. Разрумяненные мальчишки с интересом слушали и похохатывали в кулаки в особенно острых местах романовского урока. Через пару минут, когда у каждого номера были новые персональные задачи, Романов вернулся на трибуну и за дальнейшей игрой следил так, будто сам носился там, взмыленный, худой и длинноногий, забыв обо всем, имея на прицеле круглый кожаный мяч, всем существом видя только его. Он был пружинящим и ловким вратарем, быстрым и напористым нападающим, а пасы отдавал такие короткие и выверенные, словно посылал их напарнику заказной бандеролью. Где-то на периферии поля перемещались неповоротливые солдатики вражеской армии, втрое медленнее и грузнее; тяжеленные, они не успевали за невесомыми парнишками, не могли предсказать их обманных маневров, суетились, злились и в результате мешали сами себе. Игра шла вне их привычных сценариев, и внимания, чтобы контролировать все поле, не хватало.

Так же будет и со всей этой вашей замшелой канцелярией, только дайте время. Вы сами не знаете, на кого нарвались, зло ухмылялся Романов. Упрямый, дотошный злой историк, помноженный на силу своих озарений, вам не по зубам.

Победный детский клич заставил его прийти в себя. Мальчишки качали Кирпичика на руках, подбрасывая его с каждым разом все выше. На поле высыпали родители, и герои один за другим стали расходиться. Дружная толпа, ловившая Кирпичика, заметно поредела. Романов с опаской оценил шансы паренька и зажмурил левый глаз, когда тот неловко повалился на землю, огрев какого-то бедолагу по уху. Поднявшись, он неизвестно откуда выудил очки, невозмутимо нацепил их на нос и, отряхиваясь, радостно направился к Романову. Развязавшийся шнурок его бутсы волочился следом, и от былой ловкости и прыти Кирпичика-футболиста не осталось и следа.

Романов шагнул ему навстречу, но тут его внимание привлекло какое-то движение на другом конце стадиона: вслед за группой рабочих в комбинезонах и видавших виды кепках на поле въезжало монстроподобное сооружение — та самая сколоченная во время субботника синяя трибуна, которой надлежало сейчас находиться на центральной площади в ожидании провозглашения нового мэра. Что ж, выходит, парад победы настиг победителя…

Работяги несли ящики с инструментами, свернутые в рулоны флаги, везли громыхающие тележки. Из дальнего угла медленно выехал трактор, а за ним еще один.

Романов наспех обнял взмокшего Кирпичика и спустился на газон, не сводя глаз с синей махины. Откуда ни возьмись к нему подлетела молоденькая девочка из приемной, которую он про себя называл Воробьем, такой встрепанной и оживленной она ему показалась несколько дней назад. Сейчас ее щеки горели, в руках она держала большую корзину, в которую при желании могла поместиться сама. Запустив туда одну руку, она затараторила:

— Дмитрий Сергеевич! Наконец-то! Вы как сквозь землю, все утро вас ищем. Вы что, так любите футбол? Завтрак! — она протянула ему стаканчик с горячим кофе и небольшой, теплый на ощупь сверток. Затем быстро отряхнула руки и перемахнула чем-то через его шею, встав на цыпочки. Оторопело опустив глаза, Романов увидел у себя на груди галстук алого цвета в диковатый розовый горошек.

— Что, черт побери происходит? Церемония должна быть на площади, — сказал он и оглянулся.

Народ постепенно прибывал, люди распределялись по рядам, неравномерно собираясь в группы. Кто-то замечал длинную фигуру Романова и кивал ему, другие увлеченно разговаривали друг с другом, дети бегали между кресел и визжали, а дамы обмахивались чем придется — солнце к полудню палило нещадно.

— Смена места торжества по распоряжению руководства. Красный так вам идет, потрясающе! — она отпрыгнула в бок, оглядела его с ног до головы и хлопнула себя рукой по лбу, а он так и остался стоять, слегка наклонившись вперед, держа в растопыренных руках стаканчик с кофе и сверток.

— Забыла совсем, значок! — она приколола на его лацкан красный лаковый значок со словами «Наш Кандидат» и тут же исчезла.

Романов нашел на трибунах несколько знакомых лиц. Петр Пиотрович сидел в отдалении, выбрав место в теньке комментаторской будки, и читал газету. Степанида, расталкивая сидящих, придирчиво выбирала кресло, а затем долго крутилась и ерзала, видно, сравнивая его с любимой скамейкой в сквере под часами. Бэлла в кепке преследовала сменившего спортивную форму на джинсовый костюмчик Бориса. Почтальон через все поле вел под руку Свету, и по тому, как были напряжены ее спина и плечи, Романов догадался, что она всеми силами старается не смотреть в его сторону. Ему отчаянно захотелось, чтобы она обернулась, но она уже исчезла из виду.

Похоже, кресло мэра найдет меня даже в могиле, мучительно подумал он, ладонью прикрыв глаза от солнечного света. А что, если дело вообще не в нем и его желаниях? Вдруг в местной канцелярии что-то перепутали? Вдруг он попросту схватил с ленты чужой чемодан, и некто скоро попросит его вернуть? Может ли быть, что исполняется совсем не его желание? Как там было у Маргаритиных сестриц — «возжелай за другого и спасешься»? Трибуну установили в центре поля, рабочие заканчивали монтировать лестницу. Небольшую площадку перед ней застелили красной вытертой дорожкой, шустрые девчушки прилаживали цветы в кадках по краям. Как на утреннике в школе, подумал Романов, кажется, сейчас меня все-таки примут в тамплиеры.

Романов слушал стук молотков, и на секунду он почувствовал себя героем фильма: утро перед казнью, он сидит на городской площади и ждет, пока достроят виселицу, на которой его, наконец, вздернут. Как самозванца, который присвоил то, что предназначалось другому.

Романов допил остатки горького кофе, аккуратно поставил стаканчик на перила ограждения и принялся ходить вдоль молотящих рабочих, стараясь дышать глубже. На поспешно воткнутых в землю стендах расцвели агитационные плакаты.

Перебирая в памяти всю цепочку последних событий, он снова и снова натыкался на темные провалы, и радость скорой победы сменялась привычным и вязким чувством неуверенности. Как вышло, что попросив для проверки сущий пустяк — должность проректора, он запустил вокруг себя какой-то сложный процесс, в результате которого где-то в глубине сдвинулись тектонические плиты и стал меняться ландшафт? Почему в этой пустыне, где с детства велись раскопки по поиску его таланта, не давшие ничего, кроме горсти пустого песка, внезапно появились оазисы, родники с чистой водой и города? Он не просил об этом здесь, не заказывал и не ждал, он думал только о пацанах. Почему его довольно скромные аналитические способности, усидчивость и упрямство вдруг приняли столь гигантские масштабы и превратились в настоящий дар, нечто гораздо большее, чем он сам.

Ответа не последовало. Романов уже заметил, что легкость мысли мгновенно исчезала, как только он подступался к вопросам о механизме исполнения желаний. О судьбе пацанов. А теперь еще и о стеклах. Любая попытка проанализировать и разложить по полочкам рассказ Семена заканчивалась зверской головной болью.