Стеклобой - Михаил Перловский

Сверху зашелестело и защелкало. Задрав голову, Романов увидел, как светящиеся соты табло сложились в названия команд «Школьник» и «Железнодорожник». Из бокового выхода сыпанули пестрые галдящие подростки, оживившие пустое поле. Они носились кругами, задирая колени в высоких белых гольфах с красными полосами, и против солнца Романов не мог разглядеть их лиц. Но тут самая вихрастая из фигур помахала ему рукой и оказалась Кирпичиком. За полкруга он взмок, щеки загорелись огнем. Без очков его было совсем не узнать. Покидая поле, Романов приветливо кивнул рассаживающимся родителям, но они лишь проводили его внимательными и настороженными взглядами.

Романов поднялся на седьмой ряд противоположной трибуны, приметив место посередине, не слишком высоко, но и не слишком низко. Отсюда было видно каждого, его же самого скрывал ото всех солнечный свет. Ни один Ящер не подберется к нему неожиданно. К тому же, если в команде играет Кирпичик, дальше сядешь, целее выйдешь.

Когда же он понял, что надо соглашаться на это безумие? Дни агитации пролетели, искаженные полосами помех, словно нажали перемотку на стареньком видеомагнитофоне. После завода, оглушенный разговором с Семеном, он шел домой, не различая названий улиц, и пытался освоить новое знание о стекле, без которого город не исполняет желания. А потом слова Александрии Петровны о мэрстве, как гончие, догнали его и вцепились в загривок. И он вернулся. Потому что это было разумным, единственно верным решением — так подсказывал новый, незнакомый, долгожданный голос внутри. Этот голос диктовал, как действовать и совершенно не считался с тем, что могло не понравиться тому, прошлому, почти забытому, двухнедельной давности Романову. Да — вернуться, согласиться, и молчать, тогда у него появится шанс разобраться с тем, что́ происходит в городе. Пусть Ящеру кажется, что он сломался, приполз за должностью, пусть так до поры до времени и будет.

На поле появился тренер, и Романов с удивлением откинулся в кресле — оказывается, не он один игнорирует официальные мероприятия. Тренировочный костюм плотно облегал все габариты Маргариты Ивановны, и Романов мысленно вынес благодарность сектантскому балахону, трудившемуся и скрывавшему их до сего дня. Мальчишки собрались у края поля, не переставая галдеть и крутить головами. Маргарита что-то втолковывала им, показывая рукой то на ворота, то на колени, а иногда неожиданно загребая руками по воздуху. На ее груди подпрыгивал и поблескивал в лучах солнца секундомер.

С противоположной стороны потирали бока, щурились на солнце и осматривались игроки команды противника. Разномастные — высокие и приземистые, худые и с выдающимися животиками, — они походили на сваленных в одну коробку игрушечных солдатиков разных армий. Среди игроков Романов с особенным злорадством отметил Бориса. Было приятно представлять, как полные сил, веселые мальчишки расправятся с этим грузным нахалом, что-то деловито отмеряющим сейчас, шагающим от ворот к середине поля, и то и дело поднимающим большой палец вверх.

С момента, как он выдержал холодный, насмешливый и презрительный взгляд после своего возвращения, никаких сомнений относительно дальнейшего сотрудничества с Александрией Петровной не было. Она спит и видит, как он притулится в пыльном уголке кабинета, станет подписывать бесполезные кипы бумаг и лишь изредка будет жаловаться на отсутствие положенного по штату вентилятора.

Но ставя подпись о согласии на должность, он знал — все будет иначе. Придет время, и вы, думал он, сами пустите меня на секретное производство и положите на стол всё до последнего документа. Я умею ждать, я ждал пятнадцать лет своего часа, смогу потерпеть еще, я фактически на пороге открытия, и вы сами вручите мне ключи.

На зеленой траве показался похожий на жука судья в полосатой по всем правилам майке, и Романов узнал в нем милиционера с проходной — самодеятельный матч, похоже, охватил всех жителей города.

Не успели команды выстроиться для приветствия, как Романов уже знал, кто победит. Знал и все, как это теперь бывало с ним, особенно даже не размышляя. Он мог расписать любое чужое действие на десять шагов вперед и назад, исключая из цепочки рассуждений все лишнее. Главная линия виделась ярко и отчетливо, мысли находились в строгом порядке, как никогда прежде. Внутри появился сложный, надежный механизм, который ловко сортировал всю эту житейскую сумятицу. Романов со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы — он не только был в курсе того, кто одержит победу, но и отчетливо представлял, что́ нужно предпринять, чтобы этого не случилось.

Когда шум утих, Романов обнаружил, что футболисты, родительская трибуна и судья, зажавший свисток в зубах, выжидательно смотрят на него. Он, смутившись, сложил руки над головой и приветственно потряс ими в воздухе, после чего раздалась долгожданная трель и игра началась.

Романов никогда не увлекался спортом за исключением, разумеется, тех двух лет упорных пыток в баскетбольной команде в рамках отцовской розыскной деятельности по поиску таланта. Он ненавидел в этой игре все. Особенно то, что по правилам личной защиты нужно было пасти одного из игроков команды противника, и почти всегда ему доставался хитрый и подлый Дагаев. Тот ставил подножки, бил локтем под дых и не оставлял Романова в покое даже за пределами зала. Романов знал, что неподалеку ходит его личный, за ним закрепленный враг. Отец, замечавший его синяки, ссадины и угрюмый вид, повторял, глухо усмехаясь: «И мы б им дали, если б они нас догнали».

Игра шла бойко — грузный Борис пытался отобрать мяч у Кирпичика, но выяснилось, что Кирпичик умеет ловко обводить, отлично давать и принимать пасы, и вообще, играет очень смело, если не сказать нагло. От его неуклюжести не осталось и следа, наверное, его тело лучше всего слушалось хозяина на высокой скорости. Жаль только, двигался он совсем не в том направлении, куда следовало бы.

За мальчишками Романов наблюдал с отеческим трепетом — ночные стирки не прошли даром. Его всегда интересовал номер восемь, майка которого вечно была черным-черна. Парень не щадил живота своего — он прыгал и падал, бросался под мяч и высоко взлетал перед воротами, не особенно задумываясь, как и где приземлится. А номер три падал с веревки и досушивался на полу, свернувшись котом на солнце. Хозяин оказался полноватым рыжим мальчишкой, у которого все время сползал правый гольф. Хотелось достать длинной рукой каждого и, потрепав по лохматой голове, усадить в загончик, где они были бы целыми, невредимыми и, по возможности, чистыми.

Железнодорожники тем временем поднажали, и табло хищно защелкало, меняя счет. Борис раздавал указания, подбадривал мужичков, называл их «хлопчиками» и надсадно кричал через все поле. По дальней кромке угрюмо ходила Маргарита и после каждого свистка пререкалась с судьей. Тот держался от нее все дальше и дальше, как будто сила маргаритиного баса отжимала его к другому краю поля. Как только объявили перерыв, Маргарита ринулась на судью всей бегемотьей массой своего гнева, он отступал сколько мог, а затем, вскрикнув, стремительно сбежал, хлопнув дверью раздевалки. Не оставляя надежды на спасение, Маргарита двинулась за ним.

Романов спустился к полю. Азарт захватывал его — впервые за долгое время он ощутил радость, очищенную от тревоги и безнадежности.