Американская ржавчина - Филипп Майер

– Пофиг.

– Билли, и ты, и я знаем правду, этот человек был убит, потому что сам выбрал такую жизнь. И твоя роль настолько незначительна, что и говорить не о чем. Но сейчас ты должен мне помочь.

– Я правда не видел их лиц.

Харрис жестом предложил Поу встать.

– Меня посадят прямо сейчас?

– Ради твоей матери сегодня я отпущу тебя, переночуешь дома, приведешь себя в порядок. Завтра я приеду за тобой официально, пока не явилась полиция штата. Избавься от этих кроссовок, чтоб их вообще не было, и если коробка осталась или чеки – все сожги. И не делай глупостей. Если вздумаешь бежать, тогда точно заработаешь срок.

– Ладно, – выдохнул Поу. – Я буду дома.

– Этот свидетель, – продолжал Харрис, – утверждает, что все видел своими глазами. Расскажи мне о нем.

– Мне надо домой. Дайте денек подумать.

– Собираешься смыться, если отпущу?

– Никуда я не сбегу.

Как будто это имеет значение, подумал Харрис. Потом решил: не дури. У них нет ничего конкретного против Билли Поу. По крайней мере, ничего, о чем знал бы окружной прокурор.

– Думаю, у тебя есть день, может два, пока на тебя выпишут ордер, поэтому я приеду к твоей матери завтра утром. Постарайся быть на месте.

Билли Поу кивнул.

Ну вот, размышлял Харрис, провожая Билли Поу к выходу, кажется, старина, ты сумел сделать свою жизнь гораздо более увлекательной.

Айзек где-то пропадал уже второй день, и все это время она названивала Поу, но в ответ слышала лишь, что номер не обслуживается. Опять он забыл оплатить счет. С Поу всегда так – не платит вовремя по счетам, ездит на старой развалюхе, которая вечно ломается, – и ей прежде виделось в этом нечто мятежное, бунтарское и одновременно восхитительное, но теперь казалось просто инфантильным и раздражало. Срочно нужно найти брата. Ну что за человеком надо быть, чтобы не платить за собственный телефон? И тут же подумала: человеком, который не может себе этого позволить. На него она уже и так злилась. Сейчас разозлилась на себя. Устало опустила голову на стол, медленно сосчитала до десяти. Потом решительно поднялась: у отца прием в больнице в Чарлрое, им пора выходить.

Из Бьюэлла они двинулись на север вдоль реки; отец сам вел “форд темпо” с ручным управлением, слишком быстро на такой узкой дороге. Но вскоре она отвлеклась от тревожных мыслей, очарованная красотой Долины: противоположный берег реки, круто поднимавшийся прямо из воды, густо зарос деревьями и диким виноградом, кое-где на поверхность выходили красно-коричневые пласты породы, буйные зеленые заросли каскадами ниспадали к самой кромке воды, а ветви шатром склонялись над рекой, и под этим природным навесом скрывалась маленькая белая лодка.

Дальше взгляд невольно цеплялся за старый угольный желоб, тянувшийся по всему склону холма, над дорогой он держался на стальных опорах, и сквозь проржавевшее дырявое днище видно было небо. Железный подвесной мост пересекал реку, с обеих сторон он наглухо закрыт для прохода, и все металлические конструкции тоже проедены ржавчиной до дыр. Потом целая россыпь заброшенных строений; громадное здание фабрики, выкрашенное в бледно-голубой; трубы все в тех же неизменных красно-коричневых прожилках ржавчины; ворота заперты и замотаны цепями столько лет, что, кажется, она ни разу в жизни не видела их открытыми. В итоге останется одна ржавчина. Вот главная характеристика этих мест. Блестящее наблюдение. Поздравляем, вы десятимиллионный человек, констатировавший очевидное.

Между тем отец, сидевший рядом, был на редкость доволен и спокоен, давно она его таким не помнит. Он счастлив, что дочь вышла замуж, это утешает, и, значит, она не так похожа на мать, которая решилась на брак, когда ей было уже за тридцать, а до того была помолвлена с другим человеком, еще до встречи с Генри. Отец никогда не подружится с Саймоном, это Ли понимала. Он не в состоянии даже понять людей типа Саймона. Муж с ее отцом ни разу не встречались, Ли всегда придумывала благопристойные объяснения, даже поженились в мэрии, с бухты-барахты, никого не предупреждая. Интересно, догадался ли Саймон почему. Впрочем, он не жаловался. И все же Генри, понимая, что Ли вынуждена выдумывать оправдания и тому есть особые причины, примирился с реальностью и лишь повторяет время от времени: надеюсь, когда-нибудь мы познакомимся. К ней он всегда относился с некоторым благоговением, как и к матери. Это чувство было необходимо ему, чтобы уравновесить презрение к Айзеку. Такие люди, как Генри, не умеют отступать по всем фронтам.

О деньгах, которые взял Айзек, даже не заговаривали, а по поводу его повторного исчезновения отец сказал лишь он скоро вернется. И почему-то в тот момент ей стало абсолютно ясно, что Айзек не вернется – ни сейчас, ни когда-либо.

* * *

Она ждала на солнышке, около чалройской больницы; отсюда, с вершины холма, открывался вид на город и огромное кладбище за рекой, простиравшееся далеко по склону куда хватало глаз. Кажется, кладбище было больше самого города. Ее внезапно захлестнуло чувство вины.

Но Айзек остался здесь по собственной воле, иного объяснения Ли не находила. Он ведь приезжал к ней в Нью-Хейвен, все было замечательно, он даже обрел там своеобразного покровителя, ее бывший парень, Тодд Хьюз, предложил помочь Айзеку с оформлением документов и потом раз десять еще интересовался, как у него дела. Но Айзек отклонял все последующие приглашения, и в конце концов она перестала его звать. Возможно, она чересчур давила на брата и ему казалось, что эти визиты налагают на него некие обязательства. Она-то сама не ездила по разным колледжам: в то время не доверяла собственным суждениям, полагая их чересчур провинциальными. Так оно и было на самом деле, понимала она сейчас. И действительно, правильнее было не перебирать варианты. Ведь в семнадцать лет вы выбираете колледж, потому что очарованы архитектурой здания, или потому что тамошний профессор вам улыбнулся, или потому что туда поступил лучший друг, – вы выбираете, ориентируясь на чувства, которые, особенно в этом возрасте, капризны и непостоянны и порождены в значительной мере неуверенностью и уязвимостью.

И все равно она не видела смысла в решении Айзека остаться в Бьюэлле. Он не уважал отца; его презрение к Генри было точным отражением отношения Генри к нему. Но между ними словно существовал договор, которого она не понимала и который Айзек, очевидно, не желал нарушать. Генри постепенно слабел, да, но он вполне справлялся с поездками в магазин, сам водил машину, самостоятельно готовил, мылся, полностью обслуживал себя. Разумеется, жить одному небезопасно – случись пожар или иная чрезвычайная ситуация. Но стариков в Долине становится все больше, и найти недорогую сиделку – не проблема. Вероятно, если бы Айзек поступил в хороший колледж, Генри вынужден был отпустить его, хотя бы из гордости. Но Айзек отверг такой вариант. Может, хотел, чтобы его отпустили добровольно, не желал вынуждать отца. Или стремился все же заслужить уважение Генри и думал, что годами заботы сумеет достичь цели. Неужели не понимал, что с большей вероятностью добьется противоположного, – мужчине, особенно такому, как Генри Инглиш, трудно уважать человека, подчеркивающего его беспомощность. И когда до Айзека это наконец дошло, он впал в такое отчаяние, что украл деньги у Генри, заначку на черный день, как говорил сам Генри, наличные, что он прятал, потому что вечно тревожился, что банк лопнет или страна обанкротится. И вот теперь.