Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

десятков лет. Не все в Великом совете согласились с таким сроком. И однажды на совет приехал представитель одной западной компании с предложением полностью выкупить советский долг.

– «Санэндсан»… – прошептал я.

– Не надо молвить, так? – горестно усмехнулся Григорий, – Их директор, Собепанек, связался со мной, как с представителем господарства. В 2005 году было, ежели маю добрую память. Завел речь об импорте. Чтоб в Нагоре были те же товары и вся та роскошь, что в остальной Европе. Народ станет покупать, и в казне появятся деньги. Sun & Son, со своей стороны, будет заниматься выплатой советского долга. Такая была логика. Но не только об импорте розмавляли – Sun & Son хотели стать инвестором края. Ведь даже если они бы начали привозить товары, их негде было продавать. Не было торговых центров, супермаркетов. Это все нужно было строить за деньги. И Sun & Son готов был дать эти деньги.

– И ты согласился?

– Конечно, нет. На Великом совете я сказал Фагасу, голове: «Пока я занимаюсь господарством, никакая компания не придет в Нагору». Я ведал, что тогда всему наступит конец. Как появятся товары, как роскошь станет доступна, люди перестанут заниматься своим хозяйством, а будут только покупать то, что им привозят. Край станет зависеть от денег инвестора. И я твердо держался своей позиции.

– Но теперь они господаре в крае. Что пошло не так?

– Моя жена… – Голос великана задрожал, а слова выходили из него словно против воли. – Она сгинула из-за моего упрямства. Видишь, Андрей – пока я отказывал открыть рынок для Sun & Son, ей требовались заграничные лекарства. Мы узнали это слишком поздно. Я ездил в Бойков на собрания совета, а дома тратил часы на чтение. Утратил с женой контакт. А ей делалось горше день ото дня. Когда было время, я собирал травы и делал настойки. Звал знахарок в дом. Верил, что народные средства помогут ей исцелиться, что ее хороба несерьезна.

Однажды перед сном мы розмовляли с ней. Она всегда поддерживала меня, но в тот вечер я не узнавал ее. Словно бес вселился, ведаешь? Несмотря на слабость тела и жар, она кричала с сильной ненавистью в голосе: «Это твоя вина, что со мной такое!» Молвила, что если бы я разрешил импорт, в крае появились таблетки, хорошая медицина и госпитали. В глубине души я розумел, что она права. Да ясно было, что права! Но я мыслил так: «Я должен своим примером показать людям, как надо поступать». Если бы я поддался, дал ввезти лекарства, чего бы стоили мои принципы? «Заботится о себе, как дупу припечет. Грош цена его идеям» – молвили бы вокруг.

– И в конце концов ты поддался? Пустил компанию на рынок?

– Нет. То была децизия Фагаса. На одном из собраний Совета он сместил меня с позиции и наказал разрешить импорт. А мне уже было все одно. Моя жена умирала, и я не мог ничего изменить – хоть с заграничными лекарствами, хоть без них. Мы с Юлией похоронили ее. Дочь с того момента перестала розмавлять со мной. Я мыслил себе, что тоскует и что это пройдет. Но минул месяц, другой – а она все уходила к себе в покой, закрывала двери и сидела там день за днем. Я пробовал молвить с ней по-разному, и однажды она отповедала. Да так, что меня пробрал холод. Молвила: «Это твоя вина, что мама сгинула». Те же слова я слышал от своей жены в ту несчастливую ночь. Я догадался, что Юлия слышала целую нашу склоку. Наверно, ее разбудили голоса, и она спустилась вниз из покоя. Хотя что… то уж неважно. Поведение Юлии, ее отношение ко мне… То покута за мой грех. Розумеешь то слово – покута? Кара небесна, то есть. Юлия напоминает, что я виновен.

После этих слов на нас пал саван тишины. Огромные немые шкафы с книгами, на которых толстым слоем лежала пыль, единственное узкое окошко и низкий стол – эта комната напоминала скорее темницу, а не читальню. Отворив эту дверь после долгого времени, Григорий, казалось, выпустил из нее самого себя.

– Теперь видишь, куда заводят глупости? – изрек Григорий, – Никакой меч Марцелю не поможет.

– То есть, ты жалеешь о своем решении?

– Нет, – твердо сказал Григорий, – Sun & Son не место в Нагоре – того я держусь так же твердо, как и десять лет назад. Однако мы могли торговать с кем-то другим. В своей гордыне я был слеп. Мне следовало самому искать заграничные компании, искать, с кем можно порядочно торговать. Ведь Sun & Son хотел не только выйти на рынок. Нет, Собепанек жаждал большего – власти над целым краем.

– Но разве людям все равно, что происходит в стране? Не стало Ильмень-рощи, в парке исчезают деревья на горных склонах. Как может Совет одобрить такое?

– Они и что горше одобрили. Как уж поведал: будешь в Бойкове – увидишь.

– И ты закрылся от всего мира, так получается? Спокойно сидишь и смотришь, как змей пожирает себя?

– Ох, не суди меня, Андрей. Мои часы минули. Все, что я могу – это передать свои ценности и знания Юлии.

– Хорошо. Тогда не суди и меня, Григорий. Я вновь прошу тебя перековать меч, будь он хоть трижды бутафорский.

К моему удивлению, кузнец утвердительно кивнул.

– Сделаю. Сам принесу его Каролине.

– Правда? Благодарю…

– Но, – прервал меня Григорий, – в обмен на это прошу тебя об услуге. Юлия так и не пришла домой вчера. Не пришла и сегодня. Верни мою дочь, Андрей, и я выкую меч для Каролины.

– А где мне ее искать?

– Она часто ездит в Бойков, на импрезы13 в клубах. Только я не думаю, что вчера она поехала в столицу. Близко отсюда есть дом, в котором живет ее школьная подруга Наталья. Возможно, Юлия у нее.

– А что, эта Наталья одна живет?

– О нет. Она вышла замуж за немца, когда ей было шестнадцать. Познакомилась в Европе, ведаешь? Он построил в Купавах дом для них. Только сам редко дома бывает. Вот Наталье и скучно одной, а Юлия часто к ней за компанию.

– Сделаю, что смогу. Вчера ты на нее поднял руку, так что…

– Было-было. Поведай ей, чтобы дала мне по морде за то.

***

И вот как я оказался поздним вечером в компании пьяных полуголых девушек. Уфф, прошу прощения, читатель, за свою слабость. Два воспоминания спустя я готов был продолжать выполнение наказа. Но сперва