Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран

Церковь поначалу не заметила сарказма и сочла это послание искренней проповедью нового христианина, адресованной бывшим единоверцам. Со временем, впрочем, разобрались, что к чему, книгу запретили и повелели сжигать.

Пабло де Санта Мария.

Гравюра из книги «Портреты прославленных испанцев». Мадрид, 1804

Несколькими годами позднее Дуран написал еще одно полемическое сочинение, уже не допускающее двойственного прочтения: трактат «Порицание неевреев», посвященный духовному лидеру арагонского еврейства рабби Хасдаю Крескасу и, вероятно, написанный по его прямой просьбе. Как явствует уже из названия, трактат был призван не защищать иудаизм, а критиковать христианство. Дуран обсуждает центральные темы христианского вероучения (богочеловеческую природу Иисуса, Троицу, Богоматерь, первородный грех и проч.), таинства и институт папства, следуя методу «согласно речению противника», то есть используя христианские авторитетные источники. При этом он обнаруживает не только владение латынью и хорошее знание латинского перевода Ветхого Завета – Вульгаты, но и прекрасное знакомство с Новым Заветом, с патристикой и даже со схоластикой – то есть, соответственно, трудами отцов Церкви и средневековых теологов: Дуран свободно цитирует Августина, Петра Ломбардского, Фому Аквинского и других.

Лейтмотивы трактата – невежество христианских авторитетов: от самого Иисуса до Блаженного Иеронима, автора Вульгаты, – заслуживающее презрительную насмешку Дурана, и искажение подлинного учения Христа, начатое апостолом Павлом.

Иисуса и его апостолов-рыбаков Дуран считает «благочестивыми глупцами», необразованными простецами, неспособными даже правильно прочитать основную иудейскую молитву «Слушай, Израиль». Тем не менее они не отрицали Тору и заповеди и не призывали к этому других, не отрекались от иудаизма и не создавали новую религию – это сделали их преемники, прагматичные «обманщики»:

Так же и все позднейшие деятели христианства отступали от собственных истоков и заблуждались – либо по невежеству, либо с обманными целями. Например, Иероним, допуская «бесчисленные» ошибки в своем переводе Библии, иногда ошибался намеренно, но в большинстве случаев потому, что «крайне мало знал святой язык».

Историк Ицхак Фриц Бер (1888–1980)

Подобная критика католицизма на рубеже XIV–XV веков не может не напомнить внутрихристианские дебаты того времени – обличения церкви, ее алчности, жажды власти и отступления от апостольской чистоты, исходящие из уст христианских же теологов и проповедников, предтеч Реформации: Марсилия Падуанского, Джона Уиклефа, Яна Гуса. Так, крупнейший историк сефардского еврейства Ицхак Бер предположил, что Профиат Дуран был знаком с критическими аргументами Марсилия Падуанского и других и вторил им в своем трактате. Но при этом текстуальных заимствований Бер не нашел, да и в целом видно, что «Порицание неевреев» порицает не те аспекты, на которые нападали протореформаторы. Последние – в отличие от Дурана – критиковали, прежде всего, монополию духовенства в церковной практике и авторитаризм папы и не подвергали сомнению доктринальные основы – божественность Иисуса, Троицу и прочие вопросы, о которых писал Дуран. Скорее, его трактат в своем методе и в своей главной идее копирует достижения испанской школы антииудейской полемики, которая в лице Пабло Кристиани, Раймунда Мартина и других старалась опираться на «речения противника», то есть побивать врага его же оружием – Талмудом и мидрашами, и упрекала противника, прежде всего, в искажении собственного Писания и переиначивании собственного учения.

Если вспомнить, что во время написания обоих трактатов Дуран уже формально был христианином, возникает любопытный вопрос, как же он осмелился на такое безрассудство: писать и распространять сочинения, недвусмысленно попадающие в категорию «хулы на католическую веру» и выдающие тайное иудействование автора? И это притом что и в Арагоне, и по соседству, на юге Франции, действовала инквизиция, более того – руссильонский трибунал заседал в самом Перпиньяне, по-видимому, в здании доминиканского монастыря прямо напротив дома Дурана. Тот же Ицхак Бер предположил, что, поскольку для христианина писать такие дерзкие памфлеты было совершенно немыслимо, мнение о том, что Дуран был крещен, пусть и насильственно, появилось в результате ошибки. Но архивные документы из Перпиньяна доказывают, что он все-таки был крещен и принял имя Гоноратус. Эти же документы опровергают и другую гипотезу, объясняющую смелость Дурана, – будто он, хоть и без Давида Бонжорна, все же уехал в Палестину. Если и уехал, то вскоре вернулся, потому что сохранился целый ряд свидетельств о его присутствии в Перпиньяне в 1390-х годах. Опровергают они и третью гипотезу – будто Дуран по окончании погромов официально вернулся в иудаизм: нет, он был придворным астрологом под своим христианским именем, а уже в 1409 году избежал инквизиционного преследования, его имущество осталось нетронутым, притом что перпиньянский трибунал прицельно следил за новыми христианами, во множестве появившимися после погромов 1391 года, и их «отпадением» в иудаизм.

По-видимому, разгадка состоит в том, что Дуран выдавал оба своих полемических сочинения 1390-х годов за написанные ранее, до принятия им христианства. Правда, как мы знаем на примере Нахманида, доминиканцам удавалось преследовать и иудеев за возведение хулы на христианскую веру. Возможно, в случае Дурана предполагалось, что, крестившись, он раскаялся в своих прежних заблуждениях, включая враждебность по отношению к христианству, а потому она уже не вменялась ему в вину.

Заметим, что Профиата-Гоноратуса как полемиста интересовала та же публика, что и инквизицию, и тот же момент «отпадения». Очевидно, что его антихристианские сочинения были адресованы, прежде всего, жертвам принудительных крещений с целью укрепить их в неприятии новой веры и побудить вести криптоиудейский образ жизни, а по возможности – открыто вернуться к вере отцов. Эти «отпавшие» (relapsi) – тайно или явно – серьезно беспокоили церковь еще с середины XIII века, когда, в частности, решили эксгумировать их тела и сжигать как еретиков (есть мнение, что за введением этой практики стоял барселонский диспутант Пабло Кристиани), а церковь, в свою очередь, беспокоила светскую власть, с тем чтобы та положила конец этой «чуме» вероотступничества.