Птица скорби - Мубанга Калимамуквенто

обноски и вели жизнь беспризорников, попрошайничали и воровали, чтобы вечером вернуться домой к своим папам и мамам. Но дети-гастролёры не спали на улице, их не ели вши, а воровать и просить милостыню их заставляли бестолковые родители. У кого-то папа пил и был лентяем или мама бездумно нарожала кучу детей.

Иногда мы не видели Али с Мапензи по несколько дней, а потом они могли вернуться с партией клея на продажу или с пакетами наворованной одежды и обуви. Всё это доставалось мне бесплатно.

– Да они настоящие грабители, – сказал однажды Джуниор, глядя на кроссовки, подаренные мне братом.

– Заткнись, засранец! – вспылила я.

– Но это ж правда, – просипел Джуниор.

– С чего ты взял? Закрой свой поганый рот!

Я схватила Джуниора за грудки и начала трясти. Прохожие обходили нас, не смея вмешиваться. Я слегка придушила Джуниора, и он испуганно вскинул руки. Мне стало стыдно, я разомкнула пальцы и толкнула Джуниора так сильно, что он повалился на землю.

Девочки не должны драться, – вспомнила я наставления мамы. Джуниор поднялся на ноги, растерянный и испуганный. Его огромные глаза наполнились слезами, смотреть на это было невозможно.

Девочки не должны драться. Да, мама, это так, но только ты не была бродяжкой, и сердце моё очерствело. А как ещё выжить?

Я сокрушённо пожала плечами, признавая свою вину перед Джуниором. Ведь, по сути, он был прав – Али действительно становился грабителем, пошёл по кривой дорожке. Теперь я могла полагаться только на Эналу, но разве она справится с Сейвьо?

Вот, например, недавний случай. К нам в туннель ночью завалились чужие мальчишки, чтобы попользоваться нашими девчонками. Сейвьо разорался, заявил, что я только его: прижал меня к стенке и кончил прямо на мою одежду. С его маленьким дружком явно было что-то не так – «мальчик с пальчик», одним словом. Проследив за моим взглядом, Сейвьо ударил меня по лицу и прорычал: «Низакупайя укакамба»[88]. И я ни секунды не сомневалась, что он запросто меня прикончит, если что.

Уже через несколько месяцев беспризорной жизни мне перестали сниться сны. Укладываясь спать, я надеялась увидеть какой-нибудь хороший сон, но он не приходил. Мечтать я тоже разучилась, даже в те дни, когда у нас было достаточно еды. Иногда, когда мы с ребятами собирались за костром, я рассказывала им сказки Тате, особенно мою любимую – про голодную гиену, что умерла под деревом манго, усеянным плодами. Глупое животное просто не догадалось посмотреть наверх. Впрочем, один раз мне всё-таки приснился сон, но странный какой-то. Как будто я бегу по знакомой улице, где знаю все дома, а улица всё не кончается и не кончается. И вот справа я вижу дом, самый маленький из всех, и захожу туда. Обстановка внутри мне незнакомая, мебель вся разномастная. Я понимаю, что это и есть мой родной дом, и я бы его не узнала, если б не выпускная фотография Тате в яркой мантии. И тут во сне мне захотелось по-маленькому. Я иду в туалет, но не могу закрыть дверь, и на пороге собираются Куфе, мама с папой, Бо Шитали и соседи. Почему-то болит живот, а я всё ищу глазами Али и кричу: «Где мой брат?» Все смеются, а потом вдруг толпа исчезает, и я вижу Али.

Я проснулась от боли в животе, это что-то новенькое. Обливаясь потом, я больно кусаю губы и начинаю пересчитывать спящих на земле ребят. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Металлический привкус крови во рту смешивается с вонючим запахом пота, заставляя мои ноздри нервно подрагивать.

– Энала, – шепчу я в темноте.

– Никани, иве?[89] – сонно бормочет подруга.

Сегодня понедельник, и мы сможем раздобыть немного еды только днём. В воскресенье мы, как правило, остаёмся голодными. Но я понимаю, что дело не в голоде.

– Энала!

– Ммм… – мычит Энала, приподнимаясь на локтях.

– Иди сюда, – яростно шепчу я.

Энала испуганно поднимается и зависает надо мной.

– Кажется, у меня месячные начались.

Мне стыдно, но обратиться больше не к кому. Энала озадаченно хмурится. За её спиной брезжит рассвет, лица её я почти не вижу.

– У тебя это первый раз? – спрашивает она.

– Нет, один раз уже было, но давно.

– Ясно, – спокойно говорит подруга, отрывает лоскут от своего читенге и протягивает мне. Читенге, конечно, красивый, в ярких жёлтых подсолнухах, но очень грязный. Я брезгливо морщусь, а Энала говорит: – Бери пока что есть, потом найдём что-нибудь ещё.

Я отрицательно мотаю головой, поднимаюсь на ноги и с ужасом пялюсь на окровавленную картонку.

Энала берёт картонку и отбрасывает её в сторону.

– Тихо, – шепчет она. – Сейчас.

Все ребята спят как убитые. Энала подходит к Таше и стаскивает с неё более или менее чистый читенге. Таша в полном отрубе и лежит теперь в одних красных шортах. Энала рвет читенге на лоскуты, один протягивает мне, остальные кладёт в пакет. Пока я засовываю лоскут между ног (чёрт, я же осталась без трусиков), Энала шепчет, что придумала заработок, при котором нам не придётся красть и попрошайничать. Я вопросительно смотрю на подругу, но она говорит:

– Потом объясню. На, тебе надо подкрепиться.

И она протягивает мне три фриттера, завёрнутые в бумагу. Я жадно поедаю их и чувствую, как мне полегчало.

Вечером Энала говорит, что нам надо сходить кое-куда на разведку. Через Грейт-Ист-роуд мы следуем в сторону Нортмида. Яркое освещение некоторых улиц заставляет луну устыдиться, ибо это светило больше годится для тех, кто ночует в туннеле. Под фонарями разгуливают вульгарно одетые девицы, призывно покачивая бёдрами и беззлобно отшивая толстопузых пьяных мужиков. Основная развязка происходит в тёмных концах улиц, откуда клиенты на машинах забирают продажных девиц. Я мысленно радуюсь, что на нас, одетых в лохмотья, никто не обращает внимания.

Мы сворачиваем на плохо освещённую Омело-Мумба-роуд. Единственным источником света тут служат фонари возле кирпичной ограды, за которой расположен частный дом. Но и здесь продажных девиц предостаточно: их можно и не заметить в темноте, если б не яркие юбки, едва прикрывающие ягодицы. Сбившись в кучку, девицы мило беседуют, поправляя короткие кофточки, туго обтягивающие их пышные груди. Но стоит какой-нибудь машине притормозить в конце улицы, они дружно бегут к ней, с трудом балансируя на высоченных каблуках. Женщины облепляют машину и кокетничают, что-то обсуждая, пока одна из них не забирается на пассажирское сиденье, чтобы уехать. Мы зачарованно наблюдаем за ночной жизнью Лусаки, пока я не напоминаю Энале, что пора возвращаться домой.

– Домой? – переспрашивает подруга и хмыкает.

Мне трудно