Гобелен - Кайли Фицпатрик

Неизвестным, нигде не записанным являлся тот факт, что Эдита и Тостиг поддерживали Этелинга Эдгара и что Эдуард Исповедник заболел уже в тысяча шестьдесят четвертом году. Было принято считать, что он слег через год, примерно в тысяча шестьдесят пятом. Это означало, что тайные интриги касательно наследования трона могли начаться раньше, чем считали историки. По крайней мере, об этом говорилось в дневнике Леофгит.

Мадлен невольно вздрогнула, вспомнив, что в «Англосаксонских хрониках» нет упоминания о тысяча шестьдесят четвертом годе. Она завернулась в одеяло, встала с кровати и отправилась в своем теплом коконе за висевшим за дверью фиолетовым фланелевым халатом. Было холодно — таймер на батарее центрального отопления был установлен на утро и вечер и, очевидно, выключился.

В кухне она сварила кофе, все еще раздумывая об отсутствии в «Хрониках» тысяча шестьдесят четвертого года. Кое-кто из историков считал это необычным, учитывая, что пропущено было всего несколько лет. Средневековые летописцы обычно выполняли приказы дворца, но, возможно, болезнь не позволила Эдуарду заказать описание тысяча шестьдесят четвертого года. В первых главах дневника Леофгит назвала норманнско-итальянского монаха Одерикуса летописцем правления Эдуарда. Это было вполне разумно, учитывая, какое недоверие испытывал король к придворным саксонским аристократам. Похоже, Одерикусу хватало работы в качестве рисовальщика и ученого, без дополнительных обязанностей летописца, — но объясняет ли это то, что в «Хрониках» нет упоминания целого года? И имеет ли значение тот факт, что Леофгит начала собственную хронику в тот самый год, который не задокументировал монах? Вышивальщица намекнула на то, что Одерикус сделал ее своей ученицей, но Мадлен решила, что это всего лишь оправдание ведению дневника.

Утверждение Леофгит о том, что положение юного Эдгара Этелинга в роли естественного наследника трона находилось под угрозой из-за его молодости, указывало на то, что в тысяча шестьдесят четвертом году жизнь Эдгара была в опасности.

Отопление снова включилось, но пока Мадлен ждала, когда сварится кофе, по ее шее и плечам побежали мурашки, а руки покрылись гусиной кожей. Она вспомнила свой спор с Филиппом, когда в качестве примера умной и образованной женщины, жившей в Средневековье, привела Кристину Пизанскую. Как и Леофгит, Кристина писала собственную автобиографию и одновременно рассказывала о политике и нравах, царящих при дворе. Считалось, что она была первой, кто рассказал о жизни женщин. Но сейчас Мадлен переводила слова женщины, которая вела дневник на триста лет раньше и писала в нем о королеве, чью историю практически полностью игнорировали. Почти во всех трудах, посвященных позднему периоду саксонской Англии и норманнскому завоеванию, о ней упоминалось вскользь и весьма невнятно. Все знали, что в тысяча шестьдесят шестом году за корону Англии сражались и погибли несколько претендентов на трон, но неужели есть еще какие-то факты?

К тому времени, когда она позавтракала слоеной булочкой с шоколадом, оставшейся со вчерашнего дня, дождь прекратился, хотя, судя по небу, на ясный зимний день вряд ли приходилось рассчитывать.

Соблазн вернуться к дневнику был невероятно силен, но и повидать Питера хотелось не меньше. На днях он оставил Мадлен сообщение, на которое она не ответила. Он писал, что должен присутствовать только на утренней воскресной службе и, скорее всего, днем будет свободен. Если она выйдет из дома в ближайшее время, то, возможно, попадет в Байе как раз тогда, когда Питер будет возвращаться из церкви.

Прежде чем уйти из дома, Мадлен некоторое время стояла в своем кабинете и смотрела на ящик в шкафу, где лежал дневник. Роза уже знала о его тайном содержании, поэтому не страшно, если она расскажет о нем и Питеру.

Примерно к полудню Мадлен оказалась на автотрассе с рюкзаком, в котором лежал большой, в твердом переплете блокнот с переводом. Временами она бросала взгляд на рюкзак, стараясь не смотреть на торчащий оттуда угол блокнота.

На дороге было полно машин, спешивших на побережье, хотя температура воздуха совсем не радовала, а небо оставалось серого цвета. Неподходящий день для прогулок по берегу, но это шоссе вело еще и в Шербур, откуда уходили паромы в Англию и на Гернси[22].

Мадлен попала в симпатичный центр Байе в середине дня. Сейчас здесь было пустынно, и без сезонных толп туристов это место нравилось ей гораздо больше. Она сразу же направилась к маленькому зданию, стоящему в стороне от дома священника, где находился офис Питера. Он жил с тремя другими священниками, и к одиноким посетительницам здесь относились без энтузиазма. Такое поведение всегда казалось Мадлен несколько оскорбительным, и она подозревала, что Питер предпочитает хранить дружбу с ней в секрете.

К двери офиса, который на самом деле размещался в перестроенном гараже, была прикреплена записка, обращенная ко всем посетителям (здесь располагался открытый центр для молодежи, которым руководил Питер). В ней сообщалось, что Питера вызвали по срочному делу и что он вернется немного погодя. Мадлен нацарапала на записке Питера приветствие, попросив его позвонить ей на мобильный телефон, и отправилась в поисках какого-нибудь местечка, чтобы перекусить.

К сожалению, большинство ресторанов и магазинов, располагавшихся на симпатичных кривых улочках старого города, было закрыто. Она смутно помнила, что Питер как-то приглашал ее в маленькое кафе со столиками, накрытыми скатертями в красно-белую клетку. Оно находилось где-то среди переплетения выложенных булыжником боковых переулков. Кормили там великолепно, и Мадлен тогда подумала, что крошечное, потрепанное заведение наверняка полностью зависит от постоянных клиентов, поскольку расположено в стороне от магазинов и офисов. Питер сказал ей, что, если все остальное в Байе будет закрыто, здесь все равно будут рады принять посетителей. Мадлен была почти уверена, что кафе называлось «У Евы» — или «У Эдиты»? Нет, Эдита тут явно ни при чем — она ведь была королевой и женой Эдуарда…

Мадлен тряхнула головой, словно пытаясь очистить от посторонних мыслей ту часть мозга, где поселились события почти тысячелетней давности. Она шагала по узким, пустынным улочкам Байе, и рюкзак с лежащим в нем блокнотом приятно оттягивал ее плечи.

Когда волосы и одежду покрыла легкая морось от мелкого дождя, Мадлен наконец свернула в тупик, показавшийся ей знакомым. Выцветший навес над входом прикрывал несколько дверей. На окне было написано «У Евы», а потрепанная вывеска на двери сообщала, что кафе открыто.

Когда она перешла дорогу, дверь распахнулась. Оттуда вышел крошечный человечек, похожий на постаревшего Тинтина[23], и закурил сигарету. У него были совершенно седые волосы, которые горизонтально торчали спереди и были гладко причесаны сзади. Одет он был в нечто, напоминающее шаровары, заправленные в высокие носки, вязаный жилет, надетый на рубашку, и галстук. Мадлен бы нисколько не удивилась, если бы следом за ним появилась маленькая белая собачка. Человечек кивнул ей, и она кивнула в ответ, вошла в кафе и оказалась в пустом, но уютном зале.