Гобелен - Кайли Фицпатрик

Было уже почти четыре часа, когда Мадлен снова увидела крыши Байе. Она шла, почти не разбирая пути, пока не оказалась на зеленой поляне над городом. Мелкий дождик падал на город, и шпиль собора окутывал прозрачный ореол. Из задумчивости ее вывел громкий вопль мобильного телефона, лежащего где-то на дне рюкзака. Звонил Питер.

— Привет, Мэдди, это я. Ты где?

— В смысле… а ты где?

— В келье для размышлений. Встретимся?

Так Питер называл свой офис. Он говорил, что там ему думается лучше всего, хотя, с точки зрения Мадлен, главным в этом сочетании было слово «келья».

— Встретимся в соборе через пятнадцать минут, — сказала она и выключила телефон.

Она решила, что сумеет найти собор, если будет постоянно видеть его шпиль.

Пока она шла, как ей казалось, к центру Байе, ее мысли снова вернулись к далекому прошлому. Собор Байе построили примерно в то самое время, когда Леофгит писала свой дневник. Его освятил во время вторжения Вильгельма в Англию его сводный брат Одо, епископ Байе. По имеющимся сведениям, Одо был амбициозным и жестоким человеком. Существовала теория, что именно Одо (а не жена Вильгельма Матильда) заказал гобелен Байе, чтобы повесить его в нефе нового собора. Там он стал бы напоминать прихожанам, что в сражении при Гастингсе Бог стоял на стороне норманнов.

Мадлен добралась до норманнского собора на несколько минут раньше назначенного времени и прошла по центральному проходу нефа. Здесь новые блестящие камни превратили алтарь в театральные подмостки — диковинный гибрид Средневековья и сводчатого стиля семидесятых. Справа от алтаря находилась часовня Богоматери, где стояла статуя Марии в золотой короне и традиционной голубой мантии. Мадлен села на гладко отполированную скамейку в маленькой часовне и стала смотреть на статую, пытаясь вспомнить все, что знала про культ непорочности, который был так силен в средневековой церкви королевы Эдиты. Поскольку Небесная Царица родила Сына, Который должен был спасти земное царство, средневековые королевы считали, что они выполняют свое священное призвание и что их сыновья должны стать королями-избавителями. Бездетная Эдита вполне отвечала этим требованиям, поскольку страстно стремилась помочь своему суррогатному сыну Эдгару получить корону.

Питер вырвал ее из необычных размышлений, похлопав по плечу. Он выглядел измученным — круги под глазами стали темнее, а глаза еще больше запали по сравнению с прошлым разом, когда она видела его. Он сел рядом на скамейку и на мгновение прикрыл глаза. Никто из них не произнес ни слова. Мадлен не знала, почему он закрыл глаза — в безмолвной молитве или чтобы отдохнуть.

Она воспользовалась этой возможностью, чтобы рассмотреть его лицо. Когда-то красивые, мальчишеские черты с годами заострились, но непослушные вьющиеся волосы оставались густыми, и их глубокий каштановый цвет почти не тронула седина. Очки тоже остались прежними — Питер продолжал, как и в университете, носить круглые тонкие оправы.

Неожиданно Питер открыл глаза и посмотрел прямо на Мадлен. Он заметил, что она его разглядывает. Мгновение они не сводили глаз друг с друга. Питер отвернулся первым.

— Как ты, Мэдди?

Беспокойство в его голосе чуть не заставило ее забыть, что его сочувствие может быть опасным — ей захочется отдаться горю, которое она с трудом сдерживала, глядя на статую Девы Марии, и она расплачется у него на груди.

— Я в порядке, — ответила она не слишком убедительно.

Он кивнул и, повернувшись, снова посмотрел ей в лицо.

— Как насчет выпить?

— Знаешь, я бы хотела взглянуть на гобелен.

У Питера сделался озадаченный вид. Он знал, что Мадлен уже множество раз видела гобелен. Она и сама немного удивилась, но сейчас у нее появился новый интерес к одной из самых знаменитых в мире вышивок.

Питер пожал плечами, но спорить не стал и, взглянув на часы, сказал, что надо поторопиться — в воскресенье музей закрывается рано.

Когда они подошли к каменному зданию музея Вильгельма Завоевателя, оттуда как раз выходила группа школьников. В музее были выставлены артефакты одиннадцатого века, но главным экспонатом являлся гобелен Байе, которому исполнилось девятьсот лет. Школьники болтали и шутили по-испански, а молодая измученная учительница пыталась собрать их вместе, но у Мадлен сложилось впечатление, что ей пригодилась бы парочка овчарок. Встретившись с ней глазами, Мадлен с сочувствием улыбнулась и тихо порадовалась тому, что решила работать в университете.

Внутри они с Питером дружно отказались от записанной на магнитофонную пленку экскурсии, в которой рассказывалась история гобелена. Мадлен слышала ее много раз — подробное описание событий, изображенных на нем, различные теории касательно того, где и зачем его сделали. С тех пор, как в восемнадцатом веке гобелен обнаружили в соборе Байе, эпическое полотно было подвергнуто самым разным многочисленным анализам. Кроме того, по его поводу возникло огромное количество споров, и оно привлекло к себе пристальное внимание, став темой множества книг и теорий, какого не удостоилось ни одно произведение текстильного искусства — за исключением разве что Туринской плащаницы[26].

Мадлен прошла впереди Питера по темному коридору и посмотрела на знакомую узкую полосу ткани, освещенную тусклыми лампочками и спрятанную под толстым стеклом, которое защищало ее от вспышек фотоаппаратов. Посетителей было совсем мало, и они не мешали ей разглядывать необычную реликвию.

Вышивка тянулась вдоль всего коридора, потом сворачивала в другой. Ее длина составляла 230 футов. Кое-где древняя ткань порвалась, в других местах протерлась, но все равно на удивление хорошо сохранилась для своего возраста и несмотря на все опасности, которым подверглась за свою историю. Теперь же она гордо висела на стене музея, хотя и казалась диковинно чужеродной в современном окружении, — словно гобелен мужественно сражался за жизнь, чтобы обрести эту честь. Великолепные цвета шерсти, окрашенной растительными красками, все еще оставались яркими, а изображения королей, церквей, лошадей и сражений, как всегда, заворожили Мадлен.

Дойдя до конца, туда, где солдаты Вильгельма Завоевателя с победой покидают кровавую бойню, устроенную ими в битве при Гастингсе, Мадлен впервые за много лет почувствовала физическое напряжение в присутствии Питера. Она испугалась — а вдруг это сексуальное желание? Она не сомневалась, что давно сумела погасить это пламя. Сначала, когда Питер отказался с ней спать (до того, как поступил в семинарию), она испытывала почти невыносимую боль. Даже любовники, появлявшиеся и вскоре исчезавшие, не помогали с ней справиться — она не могла забыть прикосновений Питера. Но все уже прошло, и она даже гордилась тем, что смогла одержать победу над желанием. А вот для Питера целомудрие казалось естественным состоянием — он сумел привыкнуть к нему гораздо легче. Ему помогла в этом жесткая и столь характерная для него самодисциплина.