Черного нет и не будет - Клэр Берест

возвращалась к этой стене несколько раз; шагая, смотрела на карту собственных странствий, что каждый из нас носит в сердце: место, где она впервые разговаривала с Диего, перекресток, на котором трамвай навсегда ее искалечил, улица, где погас свет, когда они целовались. А также места, которых нет и в помине: первая фреска Диего в аудитории имени Симона Боливара, где Фрида долгими часами шпионила за ним. Ее разрушили.

Как пахнут заброшенные места наших воспоминаний?

Фрида сохранила копию письма, что отправила Жаклин Ламбе с корабля по пути в Мексику. Как она пришивала к подъюбникам и платкам фотографии и пряди волос, чтобы носить на себе реликвии непрочной любви, так и на этот раз вышила конец письма на блузке: «Ты тоже это знаешь, что все, что видят мои глаза, до чего дотрагивается мое собственное я – и неважно, какое между нами расстояние, – это Диего. Прикосновение к картинам, цвет красок, проволока для каркаса скульптуры, нервы, карандаши, листы бумаги, пыль, келья, война и солнце, все, что приживается во времени, вне циферблата, вне календаря и вне пустых взглядов, – это он».

Диего, цвет всех цветов.

Черного нет и не будет

Спустя девять месяцев Диего Ривера спрашивает у Фриды Кало, согласна ли она стать его женой во второй раз.

Прошу тебя, Chicuita.

Умоляю.

Она согласна.

Состояние ее здоровья внушает тревогу, она сильно похудела. Тело отжило свой век. Диего работает в Сан-Франциско, умоляет Фриду приехать, он будет за ней ухаживать, доктор Лео ждет ее. Вопрос, над которым она не позволяет себе думать: «Почему Диего изменил мнение?» Если Фрида начнет задавать себе этот вопрос, то придет к мысли, что всему виной жалость. Она не готова. Если начнет размышлять, то придет к мысли, что он чокнутый.

Главное чувство, что она испытывает, – облегчение. Словно Диего снова открыл дверь и спас ее от проливного дождя.

Фрида предпочитает королевские прически, которые скрывают разложение тела, и истории. Это история о Диего и Фриде, что не могли жить друг без друга. Они ютились в синем пряничном домике и, несмотря на все иглы, втыкаемые ими в тела, раскрашивали дни в знаменитый розовый цвет, найти который можно только в Мексике, такой трепещущий и животворящий, способный и покойника поднять со смертного одра.

Они еще раз сыграли свадьбу 8 декабря, это был день рождения Диего.

Без церемоний.

В Сан-Франциско, где Диего работал над новой mural.

Документы они подписали утром.

После обеда Диего вернулся к работе.

Радостный.

Хвастун, он не смог удержаться: расстегнул рубашку, поднял майку и показал веселым помощникам свой огромный живот, на котором остались следы поцелуев Фриды, его новой супруги.

Когда они вернулись в Койоакан, на кухне синего дома она поставила на полку пару маленьких настенных часов, время на которых остановилось.

Под одними она приписала дату их развода – 1939 год и слова: время разбито.

Под другими: 8 декабря 1940 года, 11 часов, Сан-Франциско, Калифорния.

Изобразить потерянное время.

Часть IV. Мехико, 1954

Диего начало Диего строитель Диего мой ребенок Диего мой жених Диего художник Диего мой любовник Диего «мой муж» Диего мой друг Диего моя мать Диего мой отец Диего мой сын Диего = Я = Диего Вселенная.

Из дневника Фриды Кало

Костяная чернь

Чистый черный.

Моя Фрида. Твои глаза открыты, словно огромные двери в церковь. Покрытые лаком, трухлявые. Два черных шарика щербета. И церкви, mi amor, ты не особо любила. Лишь опустив взгляд на эти черные безжизненные глазницы, понимаешь, что такое холод. Загробная жизнь без завоевания.

Донельзя величественный, знающий себе цену, Диего некстати думает: «В последний раз, Кало, отрава моей жизни, я вижу твои глаза».

Он не знает, как вести себя, он вдруг разом почувствовал себя как никогда старым. Никогда Диего не чувствовал себя старым в кровати. Никогда не чувствовал себя старым перед стеной, что надо расписать, заселить, обучить. Жаба-лягушка, он чувствовал себя гибким, несмотря на огромную тушу живота. Он осел, проворный и упертый, наделенный мужским достоинством. Он танцует, как птица, полная ночного мрака. Он мужчина из твоих снов, niña guapa[143].

Но здесь, в эту секунду, Диего не знает, как сохранять осанку, он думает о своем капризном позвоночнике, что не слушается его. Я хотел бы стоять по стойке смирно, думает он. Перед тобой. Только раз. Один-единственный раз. Твое тело зачахло от анорексии, твоя кожа иссохла, вокруг рта колдуньи появляются морщины. Поседевшие волосы прикрыты. Я всегда подмечал твои недостатки, которые торчали, как нос на лице. Это первое, что бросилось мне в глаза, Фрида. Все то, что в тебе хромало.

Диего задумался, крепко задумался, перед его взором снова встала неказистая или, скорее, ни на что не похожая девчонка с уродливыми, до времени худыми ногами, бесформенным носом, почти незаметной, не налитой, ничего не сулящей грудью и чертами лица, напоминающими индейцев. И вот это непонятно что появилось перед ним августовским утром 1928 года. Перед ним, что уже все видел, все понял, все почувствовал, всех перецеловал. Перед Диего Риверой.

Ты появилась передо мной. Фрида. В твоих костях было столько злости.

Ты была так красива.

Я не сразу понял, что это ты, катастрофа.

Точно ли смерть пришла? Женщина на этой больничной койке уже не жилец мира сего. Да, она уже мертва. Но живым страшно. Не так-то просто закрыть глаза богине, одной из эриний, ее слезы будут преследовать тебя во все периоды сна, пора кончать. Это то малое, что подвластно человеку: описать смерть того, кого он любил. Медсестра в белом, очень белом и застиранном халате протягивает ему скальпель. Диего сглатывает. Он сделает это, потому что так нужно. Диего хватает Фриду за левое запястье, на удивление гибкое. И мягкое. Она ведь умерла совсем недавно.

И взмахом художника перерезает ей вену.

На запястье выступают красные пятна, но кровь не идет. Точно красные. Красные, как чернота, когда солнце не в настроении. Диего откладывает скальпель. Ее глазницы даже не дрогнули. В нем происходит какая-то перемена. Он поднимает ее правую кисть. И начинает снова. Один порез, другой.

Она мертва.

Что изменилось, Диего?

Ты была обречена, Фрида.

Он поднялся.

Великий художник, застывший, словно по стойке смирно.

Цвет всех цветов

Черный цвет угля.

Диего, Diego, начальная буква твоего имени D – это дверь в дом, защищающий меня.

С помощью буквы I я дышу, она, словно дымоход, служит для тяги.

Твое пузо, как у беременной женщины, походит на букву G, она обволакивает мою худобу.

Я тону в твоей О, ужасной, непомерной О, – в бесконечном мире человека высшего порядка, Dios[144], Диего, твоя О, я купаюсь в ней, чтобы зарубцевались все мои шрамы, чтобы они сделались белыми, более заметными, чтобы показать их тебе и чтобы ты пожалел меня, чтобы О превратилась в третий глаз, глаз людоеда, который видит меня насквозь, читает мои мысли.

А буква Е – лестница, по которой я поднимаюсь: один, два, три, я прыгаю и не падаю.

Я лечу, DIEGO.

Все время пытаясь спрятаться в тебе, я упустила из виду, что ты – это гроза. Что от тебя-то мне и следовало прятаться.

Но кто захочет жить, укрываясь от гроз?

Фрида попросила Диего погасить свет и закрыть дверь. Она посмотрела на пальцы, унизанные кольцами.