Черного нет и не будет - Клэр Берест

где присутствовала и Фрида, любовники и долговые обязательства перед верными друзьями, – все это составило полное случайностей существование. Поговаривают, она чуть не вышла замуж за приближенного советника Франклина Рузвельта, о помолвке написали в прессе, полной gossips[119], но так же быстро и с таким же жестоким наслаждением газетенки разнесли, что, цокая каблучками по асфальту, Дороти легла под другого, более солидного мужчину. Ходят слухи, что президент лично подписал жениху смертный приговор и тем самым положил конец неравному браку.

Жизнь полна политики.

Николас продолжает тайно делиться с Фридой подробностями: месяц назад Берни Барух[120], друг Дороти, к которому она пришла за советом и протекцией которого хотела заручиться – положение ее было совсем безнадежно, – сказал прямо, что в тридцать три года поздно строить карьеру. Единственное решение, заверил ее Берни, – найти мужа и как можно скорее. Она все еще красива. Чтобы подцепить рыбку крупнее, Берни дал ей тысячу долларов на покупку сногсшибательного платья.

Дороти взяла деньги.

21 октября 1938 года, за неделю до открытия выставки Фриды, Дороти организовала для друзей вечеринку под предлогом, что вскоре она отправится в путешествие. Куда – не сказала, но куда-то далеко, это секрет. Вопросов ей больше не задавали. Goodbye cocktail[121] прошла в ее очаровательной квартире, расположенной в здании Хэмпшир-хаус. Уютное гнездышко с невероятным видом, уже несколько месяцев она платила за него деньгами, взятыми у друзей в долг.

Вечеринка окончилась в районе часа ночи. Да, где-то в час пятнадцать. На рассвете, одетая в свое самое красивое платье из черного бархата (ее любимое), в серебряные туфли на высоком каблуке, с макияжем, словно собралась на прослушивание мечты в Голливуд, Дороти спокойно перелезла через окно – может, сделала глубокий вдох, – one last time[122] взглянула на Нью-Йорк и прыгнула с высоты шестнадцатого этажа.

Cheers, my friends[123].

Присутствующий на вернисаже (бывший любовник Фриды) скульптор Исаму Ногучи со всей серьезностью дополняет рассказ Ника: на том прощальном вечере Дороти и он был!

– Что она тебе сказала? – спрашивает возбужденная Фрида. – Как она вела себя?

– Как обычно, – ответил Ногучи. – Была легкой. Очаровательной. Говорили обо всем, танцевали, смеялись. Она была такой же, как и всегда: немного легкомысленной, растерянной, очень красивой. Хорошо помню ее последние слова: «Что ж, водки больше нет». А потом она выпрыгнула с небольшим букетом желтых роз, что я ей подарил, – продолжает говорить Ногучи, а вокруг слышатся печальные перешептывания. – Букетик был приколот к груди. Я читал в газетах, что тело ее почти не пострадало. На лице ни царапинки. Глаза широко раскрыты.

– На лице ни царапинки?! – вскрикнул Ник. – Она упала с шестнадцатого этажа, это невозможно!

До самого конца она оставалась красоткой, думает Фрида, словно погрузившись в мутные воды. Дороти спала с Ногучи, возможно, и с Ником. В этом они похожи, размышляет Фрида, про выставку она и забыла. С Дороти они одного возраста. Охваченная странным беспокойством, Фрида чувствует, как непреодолимое желание охватывает ее. Как можно выпрыгнуть из окна, если у тебя не болит все тело? Должно быть, каждый нерв причинял бедняжке боль, внутреннее стремление свести счеты с жизнью съедало ее. Открытая дверь, за которой выход, за которой останавливается само время.

Оставшись наедине с Ником, возбужденная Фрида объявляет, что нарисует смерть Дороти Хейл.

Желтое небо Парижа

Блики на Сене.

Фрида разговаривает в углу с Жаклин Ламбой, встретила ее с тем же восторгом, что встречает своих любовников. Из Нью-Йорка Кало уехала после новогодних праздников, расставание с Ником далось тяжело. 1939 год начался для нее в этом городе на другом конце света. Париж. Шум. Теснота. Незнакомая, пугающая суета. Фрида остановилась у Жаклин и Андре Бретона, в доме номер 42 на улице Фонтен. Добралась, она в самом сердце города, на Монмартре, о нем Диего прожужжал ей все уши, рассказывая о моложавом героизме и схватках непонятых гениев. Фриде кажется, что в глубине души она знает намного больше Бретона, который при каждом удобном случае говорит, что совсем рядом жил Дега, а еще Тулуз-Лотрек, а в двадцать шестом доме Бизе написал свою «Кармен» и так далее и тому подобное… Спрятавшись за театром «Меню-плезир» c броским фасадом, чета Бретон жила в квартирке-мастерской на пятом этаже. Ну и барахолка у них! Стены с отбитой штукатуркой были увешаны картинами друзей, фотографиями, африканскими масками, завалены книгами, тут же виднелся огромный идол, привезенный из путешествия. Если бы Бретон ее так не бесил, то Фриду такой бардак непременно бы привел в восторг. Каждый вечер в этой квартире между продавленным диваном, шипящей сковородкой и сколоченными кое-как табуретками собирается толпа. Андре пересчитывает свой полк, в глазах Фриды он походит на короля, окруженного шутами. Но короля чего? По ее мнению, французские интеллектуалы смешны. Они довольствуются собой на этой прогнившей земле, в этой прогорклой, отупевшей Европе, с Франко в Испании, Муссолини в Италии и Гитлером в Германии; говорят, что война здесь неизбежна, а они с утра до вечера ведут пустые разговоры, восседая то в одном кафе, то в другом, болтают о недостижимых целях, размешивают сахар в кофе, гремя ложечкой. Сюрреалисты. Фрида считает их сборищем педантичных болтунов. Она их ненавидит. Она также ненавидит эту темную квартирку, где спит на жуткой кровати между двумя кучами исписанных бумажек и среди полуразвалившейся мебели, ненавидит Париж и его непонятный французский язык! Бретон пообещал ей устроить выставку, но даже палец о палец не ударил. Ее картины не пропустила таможня, а этот вопрос он даже не решает, он не договорился с галереей, он совсем на мели. Бретон дошел до того, что попросил Фриду одолжить ему денег. Здесь она уже три недели, чувствует себя словно в ловушке, далеко от Диего, которому пишет письмо за письмом, украшая свои послания губной помадой и вкладывая в конверты разноцветные перья. Он отвечает ей: крепко держись, ни на что не обращая внимания, наслаждайся ароматами бистро, круассанов, что готовят глубокой ночью, гулом музыкантов в клубах на улице Дуэ, сходи на пикник и собери цветы на кладбище Монмартр, не сосчитать все прекрасные места в обожаемом им городе.

К счастью, у Фриды есть Жаклин, ее светловолосая бомба, родная душа в этом странном городе, о Фриде она заботится как о самой нежной из всех подруг, порой даже на глазах несколько смущенного Бретона. Этим вечером две девушки обсуждают картину, которую Фрида закончила писать на борту корабля по пути во Францию. Мексиканка хотела бы и ее выставить, если только сеньор Бретон соизволит наконец-то поднять свой зад и договорится с какой-нибудь галереей. Речь идет о картине, где изображено самоубийство Дороти Хейл. После открытия выставки в Нью-Йорке Фрида долго общалась с ее подругой Клэр Люс, та согласилась заказать портрет умершей девушки. Картину она хочет подарить матери Дороти. Клэр занимает пост главного редактора «Вэнити фейр», с погибшей красоткой они были очень близки, и вечером, выпивая с Фридой last drink[124], Клэр поделилась с ней терзающим ее секретом. Это она давала Дороти деньги. Но в какой-то момент помогать подруге стало обременительно, и Люс предложила Дороти поискать работу, отряхнуться от всей этой мишуры. А еще Клэр посоветовала ей сходить к Барни Баруху, якобы он поможет с работой.

Через несколько дней Клэр случайно зашла в бутик «Бергдорф Гудман», посмотрела модели, пошив которых можно заказать, и выбрала сногсшибательное вечернее платье. Цена привела ее в ужас; слишком болтливая продавщица проговорилась, что госпожа Дороти Хейл буквально только что заказала такое же. Клэр была в ярости. Неужели все одалживаемые для аренды деньги спускались на роскошные вещи? И о чем эта Дороти только думает! На следующий день подруга позвонила и пригласила на так называемую вечеринку в честь отъезда, но Клэр отказалась. Ей безумно хотелось высказать все, что накипело, но Клэр просто холодно ответила, что у нее нет времени. Дороти все-таки решила обсудить с ней выбор платья: какое надеть?