Дом правительства. Сага о русской революции - Юрий Слезкин

Сквозь разорванные призрачные, словно марля, кучевые облака, выглядывали яркие золотистые стрелы лучей, заливавшие все вокруг. Сверху город казался каким-то сказочным снежным селением, с белеющими крышами, сверкавшими на солнце. Чертовски крепкий мороз вызывал глубокие испарения от домов, и в воздухе струились светившиеся, словно фосфоресцирующие, слои пара и тумана, которые оригинально размывали и скрывали далекие дома и края горизонта… Вдали синели контуры церквей, Петропавловского шпиля и даже, что меня обрадовало, был виден темный купол Казанского собора. Сразу из под балкончика выходили позолоченные листы купола Исаакия, круто спускавшиеся вниз, и, глядя на них, я почему-то испытывал небольшое головокружение[1847].

В последний раз я оглядел эту всегда казавшуюся мне замечательной комнату, стараясь запечатлеть ее надолго (ведь кто знает, когда я здесь буду в следующий раз?), и покинул свое ленинградское пристанище. Даже с лестницей мне было жалко расставаться!

Обходя площадь, я пристально созерцал фиолетовый от мороза мощный облик собора, и когда он исчез за углом гостиницы, я подумал вслух:

– Вот и все!!!

Я прошел по набережной Мойки мимо детского сада, где была уже далекая для меня Трубадур, и вступил на Невский проспект. Для веселья я затянул марш из «Аиды», и под его аккомпанемент я прошел по проспекту до Фонтанки, попрощавшись с Казанским собором, памятником Екатерины и прочими его сокровищами[1849].

Около семи часов утра поезд остановился на Ленинградском вокзале в Москве.

Москва-старушка встретила нас крепчайшим утренним морозом. Было еще совсем темно, и когда мы вышли на площадь, она еще была освещена прожекторами с крыш вокзалов.

– Теперь, Женик, не мечтай здесь найти улицу, которая привела бы тебя к Исаакию! – трагически произнес я.

– М-да! – ответил он. – За одну какую-то ночь мы так отдалились от него… А тут уже его нет!

Мы с ним были безусловно удручены; однако коварный мороз загнал нас в метро, и мы покатили к центру города по подземной дороге.

Попрощались мы на станции «библиотеки Ленина».

– Ничего! – бодро сказал мне Женька. – Еще не все потеряно!

– Ясно! Ведь мы еще живем, – с серьезным видом согласился я[1850].

Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я твердо уверен (и это известно так же всем), что это только видимость. Я думаю, что этим самым она думает усыпить нашу бдительность, чтобы в подходящий момент всадить нам отравленный нож в спину. Эти мои догадки подтверждаются тем, что германские войска особенно усиленно оккупировали Болгарию и Румынию, послав туда свои дивизии. Когда же в мае немцы высадились в Финляндии, то я твердо приобрел уверенность о скрытной подготовке немцами нападения на нашу страну, со стороны не только бывшей Польши, но и со стороны Румынии, Болгарии и Финляндии…

Рассуждая о том, что, рассовав свои войска вблизи нашей границы, Германия не станет долго ждать, я приобрел уверенность в том, что лето этого года будет у нас в стране неспокойным… Ясно, что к лету концентрация окончится и, явно боясь выступать против нас зимой, во избежание встречи с русскими морозами, фашисты попытаются затянуть нас в войну летом. Я думаю, что война начнется или во второй половине этого месяца (т. е. июня), или в начале июля, но не позже, ибо ясно, что германцы будет стремиться окончить войну до морозов.

Я лично твердо убежден, что это будет последний наглый шаг германских деспотов, так как до зимы они нас не победят, а наша зима их полностью доканает, как это было в 1812 году с Бонапартом. То, что немцы страшатся нашей зимы, – это я знаю так же, как и то, что победа будет именно за нами!..