Человек из Оркестра - Галина Муратова

униженная бытом, дети, которых он, путая, так и не выучил, кто из них кто. Понятно, это требовало определенного усилия — они ведь были близнецы, но жена почему-то обижалась, когда он их путал.

У него была странная и постыдная мечта — сидеть в баре. Сесть там и навсегда, заняться любимым делом — молча наблюдать за суетой жизни всех посетителей. И бара, и улицу было хорошо видно, если сесть у окна.

Он никогда не пил, заказывая себе кофе, оплачивая его, как за коньяк и получая разрешение от бармена, спокойно себе сидеть и разглядывать всё, хоть и внимательно, но отчужденно.

Это было любимым его занятием, и он последние десять лет, каждый свободный день и выходные — просиживал в баре. Он менял очередность баров, у него были любимые места в них, любимые бармены, которые приветливо несли ему его заветную чашку стоимостью с бутылку коньяка, и больше не смотрели в его сторону, относились к нему, как к стулу у стойки.

Дмитрий даже немного стыдился своей привязанности к бару. Трудно объяснимую, на самом деле, притягательность их для него, совсем непьющего человека.

Более того, когда пришло время жениться, потому что невеста была на сносях, из ЗАГСа сразу ушел в бар. Это было единственным жестким условием его женитьбы. Родственники пытались было возмутиться, но он смешно возразил, что пойдет в бар сразу, до ЗАГСа. Родственники гневно замолчали.

— Неблагодарный, — услышал он тогда так часто, как отказался от позывного «горько» на отвергнутой им свадьбе.

Все обошлось. Он сидел тогда в своем любимом баре и немного горевал о потерянной свободе, о будущих детях. Думал об этом без всякой радости и жизненного тонусного подъема. Ничего его в тот день не радовало — он впервые заметил, что в баре не было семейных пар. Влюблённые иногда, и редко, мелькали, а так, в основном, ищущие все свое и приключений, мужчины и женщины.

Дмитрий уже давно отслеживал и узнавал отношения этих недолговечных парочек. Чувствовал на расстоянии все их нюансы краткосрочных отношений, о которых Дмитрий теперь мог только мечтать. И он остался в первую семейную свою ночь в баре. Беседовал с мужчинами о политике, Америке и почему-то Литве. Хотя он никогда не был ни в той, ни в другой стране. Но ему было интересно, и домой он пришел только под утро. Пришел трезвый и это отвело от него словесный скандал.

— Неблагодарный, — только и сказала ему заспанная мать жены. Но ему было все равно, и оскорбленные его неблагодарностью родственники уехали тут же утром.

Он вздохнул с радостным облегчением. И поскольку это было воскресенье, пошел в бар.

Его бодрило здесь всё. И добреющие от выпитого улыбчивые лица. И хмурый уставший бармен, по губам которого он узнавал название коктейлей или сорт пива.

Вереница, слепая, постоянная, лиц непонятным образом укрощала в нем весь негатив, всякое раздражение к пустякам.

Здесь Дмитрий чувствовал причастность к жизни. Разнообразие ее воодушевляло его и успокаивало. Здесь он узнавал от посетителей одни и те же новости, только в разной интерпретации, аранжировке, можно сказать. А лица, дополнительно промелькнувшие за окнами, казались ему загадочными, и после исчезновения их из поля зрения, Дмитрий еще долго думал о возможной их жизни и ее вариациях.

Иногда, сидя в баре, он подумывал и о себе. Почему так жалко живется ему там, вне бара.

Его работа, хоть и была хорошо оплачиваемой, но не любимой, жена была, хоть и любимой, но ее было как-то много и громко. И он никогда не говорил ей слова благодарности, она бы их просто не услышала. Она жила с телефоном в руке, вела блог матери близнецов и была в этом деле большим докой и хлопотуньей. Дмитрий понял это сразу и не приставал к жене ни с какими пошлыми любезностями и благодарностями. Он ей, как бармену, поднимал руку, приходя или уходя из дома. И она равнодушно поднимала руку, в которой не было телефона.

И ничего другого уже не могло произойти в их жизни, которую дополнительно украшали и цементировали милые близняшки. Впрочем, они тоже полны были своих интересов, и им было уже как-то не до родителей.

И это Дмитрия радовало, и он мог не спешить покидать бар. Наслаждался тем, что никому нет до него дела, а ему не нужно говорить поспешно-приличные слова благодарности.

И это добавляло Дмитриной стати какой-то пригодности.

Но все оборвалось странным и малопонятным образом.

Когда он пришел, то бармен Петя подозвал его к себе.

— Слушай, здесь такое дело, ты не ходи сюда больше. Ты вызываешь подозрение у определенных людей.

Дмитрий не понял.

И тогда Петя пояснил:

— Думают, что ты филёр, следишь. Прибьют ненароком на всякий случай. А кстати, я и сам в тревоге, зачем ты все сидишь, сидишь. Так что побереги свою жизнь, — Петя повернулся резко к нему спиной.

И тут из Дмитрия выпрыгнуло непроизносимое им слово.

— Спасибо, спасибо.

И он как-то даже испугался своего страха и этого слова.

В другие бары Дмитрий не пошел и вовсе. Он потерял к ним всякий интерес.

И более того, он с ужасом увидел и здешнюю нелюбезную публику, и грязь на полу, и мокрые разводы на столе.

И окно, в которое он любил рассматривать прохожих, показалось ему грязным и мутным.

Дмитрий, выскочив из бара, все шел, шел по улице и не мог остановиться, проходя мимо, мимо зовущих знакомых вывесок баров, к которым его так тянуло. Где было так спокойно всегда, и казалось, проза жизни, плесневелая и злая, не достанет.

Достала. Куда же было идти?

Конечно, он пошел домой.

Жена удивленно вскинула бровь, но подала ему в коридоре домашние тапочки и удалилась с телефоном.

— Спасибо, — сказал Дмитрий в спину удалявшейся жене и заметил про себя, что ему удобно говорить это слово. И он, запев речитативом это «спасибо» на все тональности и лады, нагнал жену в конце длинного коридора и пропел ей прямо в ухо слово благодарности.

И Дмитрий вдруг понял, что никогда больше не пойдет в бар, а будет дома. Ему стало приятно быть первооткрывателем темы благодарности в себе. Старая блажь сбежала, уступив новой. Но Дмитрий надеялся, что это вовсе и не блажь, а навсегда.

Синяя тетрадь,

2 января 2021

Невесомость

Сначала он смотрел на себя как на космонавта, который обнаружил вдруг себя в состоянии невесомости.

Он чувствовал, будто тяжеленные гири вечных обязательств отстегнулись от ног, и он