Эшафот забвения - Виктория Платова

– По-моему, она тебя откровенно ненавидит, – продолжалподначивать Кравчук, – твоя ассистентка. Просто вызывающе терпеть тебя неможет. Я даже знаю, что будет дальше: шасть со студии в ближайшее отделениемилиции – и все выложит как на духу.

– Брось ты. Мы в одной упряжке. И она на моей стороне.Правда, Ева?

Братны подошел ко мне, взял меня за руку и проникновеннозаглянул в глаза; я знала, что произойдет дальше, но все равно успела удивитьсяразительным переменам в Братны и во мне: на этого человека нельзя сердиться,ему можно только подчиняться и идти за ним, умница, гений. Бог и дьявол в одномфлаконе, все, что ты делаешь, – единственно правильно…

– Правда, – прошептала я.

Но у Кравчука, видимо, был стойкий иммунитет к гипнотическимштучкам красавчика Братны; не глядя на нас, он принялся рыться на столике.Перебрав открытые коробки с подсохшим гримом, мятые салфетки, несколькозахватанных стаканов со следами губной помады по краям, чистоплотный Кравчукизрек:

– Н-да… Гнать в шею нужно таких гримеров. Развелапомойку…

Это было несправедливо по отношению к Ирэн – она вовсе небыла неряхой. И в отличие от своего привыкшего к роскоши американскогоинтеллектуального кумира славилась запредельным безликим аскетизмом. Ничто вэтой комнате не напоминало о ее присутствии: никаких личных вещей, никакихбезделушек, все, что было связано с работой, она таскала в огромных размеровбауле, с которым не расставалась. Единственный личностный штрих – крохотная,вырезанная из старого “Советского экрана” фотография Вуди Аллена, заткнутая закрай одного из зеркал. Чуть ниже висели еще две фотографии – красавчикасердцееда Жана Маре и интеллектуальной стервы Бэтт Дэвис.

Щелкнув ногтями по изображению очкастого режиссера, Кравчукуглубился в изучение стаканов: на его месте я сделала бы то же самое. Понюхавостатки содержимого, директор презрительно сморщился:

– Шампанское. Похоже на девичник, судя по губешкам настаканах… Даже не выдохлось как следует… – Пошарив под столом, он извлек едваначатую бутылку шампанского, заткнутую пробкой:

– Смотри-ка, Братны, а у тебя народ на работе попивает…

– Он у меня и колется иногда, и коку нюхает, – скромносказал Братны. – Я это поощряю… Людям нужен маленький допинг для творческихсвершений…

– Да знаю я… Связался с тобой… Ладно, все ясно… Тысмотри, а шампанское очень дорогое, коллекционное, даже я себе могу позволитьтакое только раз в году, на профессиональный праздник работниковправоохранительных органов… А я человек небедный. Кто же у тебя в группеденьгами сорит, а, Братны? Пусть подают декларацию о доходах. Та-ак… Наверняказдесь еще тара есть…

Кравчук открыл дверцу стола, покопался там и достал тристакана. Протерев их ослепительной белизны платком, Кравчук ловко разлилшампанское по стаканам.

– Прошу. Не пропадать же добру.

– Думаешь, стоит выпить? – с сомнением сказал Братны.

– Вполне. Берите свой стакан, Ева, – он почти насильносунул мне в руки стакан, – ну, не чокаясь, за вновь проставленную рабу БожьюАлександрову Татьяну Петровну.

Братны и Кравчук выпили шампанское. Я к своему даже непритронулась.

– Нехорошо, Ева, – мягко пожурил меня Кравчук и снованаполнил стаканы, – не по-христиански. За покойную надо выпить.

– Не терзай женщину, Андрюша, – вступился за меняБратны.

– Ну, как хотите. Отличная вещь!.. И какой букет!Значит, никто, кроме тебя и твоей ассистентки, труп не видел?

– Ну-у… Судя по всему, нет. Если не считать того, ктоэто сделал, конечно. – Анджей старательно избегал всего, что было связано сословом “убийство”.

– А если все-таки видел?

– Если бы кто-то видел, об этом сейчас знали бы все.Рыдали бы по углам, высказывали мутные версии и водку лакали. Я не прав?

– А вы почему не сказали никому, Ева? Не подняли хипеж?Такое хладнокровие даже странно для неискушенной женщины, – он все ещепродолжал испытывать меня, он ничего не боялся, – она ведь не умерла своейсмертью.

– А я ведь сначала так и подумала. Что она умерла. Чтосъемки загнали ее. Эта шаль… Она была закрыта шалью. Я просто не увиделарукоятки… И не было никакой крови…

– Ну да, нет крови – нет преступления. Нет мотива – нетпреступления…

– Так и договоримся, – перебил Кравчука Братны, – нетникакого преступления.

– Это мы еще обсудим. Оставайся здесь, закройся иникуда не выходи. У тела тоже не шарашься. А я пока провожу Еву. Пойдемте,дорогая. – Он галантно взял меня под руку: точно так же он взял бы под рукусвою удачливую первую жену, перед тем как получить вещи из гардероба Большоготеатра и сдать взятый напрокат бинокль.

– До свиданья, Анджей, – едва успела пролепетать я;мягкая рука Кравчука оказалась железной, как пасть бультерьера. Должно быть,локти его первой жены всегда были в синяках.

– Завтра к двум. Не опаздывай, – как ни в чем не бывалосказал Братны.

Мы вышли из гримерки, и тотчас же от стены отделилась фигуракравчуковского телохранителя Семена. Я тысячу раз видела эту восхитительнокруглую голову, эти покатые плечи борца вольного стиля, прижатые к черепу уши,– Семен всегда забавлял меня. Но сейчас его присутствие показалось мне дурнымпредзнаменованием.

– Где ты живешь? – В отсутствие Братны Кравчук сразу жеперешел на угрожающее “ты”.

– На “Пражской”.

– Далеко забралась. На работу-то на метро ездишь?

– На метро.

– Это мы уладим. Пойдем, Сеня, проводим женщину. Толькосначала поднимемся в группу.

…Весь длинный переход от павильонов до корпуса, гдеразмещались кинообъединения, меня не покидало чувство, что я иду под конвоем.Шаг влево, шаг вправо – расстрел, было написано на добродушной физиономииСемена.

Наконец мы добрались до группы. Кравчук пошарил в бездонныхкарманах своего стильного пальто и достал связку ключей. Открыв дверь, онпропустил меня вперед: мышеловка захлопнулась. Ее остался сторожить верныйСемен.

Кравчук усадил меня на стул и сам уселся рядом.

– А теперь поговорим начистоту, – сказал он бесцветнымголосом, – значит, обнаружила труп и решила никому об этом не говорить… Почему?

– Я сказала Анджею.

– Об этом забудь. Анджей не в счет. Он не имеетникакого отношения к добропорядочным обывателям. Беспринципный сукин сын,который за свое кино кому угодно глотку перегрызет, выжжет пол-“Мосфильма”напалмом и будет устраивать ежедневный Холокост, если этого потребует дерьмовыйкрупный план в финале. У этой безнравственной гниды свои причины не придаватьубийство огласке. Меня интересует другое – какие причины у тебя. И они должныбыть достаточно убедительными, чтобы я в них поверил. И ты сама должна оченьпостараться, чтобы быть нашим союзником… Ну!