Седьмая Линия. Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева

Пока Яна недоумевала, перевязка Хомяка подошла к своей заключительной стадии.

— Теперь тебе светит сорок уколов в живот, — язвительно усмехнулся Шатап. — Надеюсь, шеф оценит твою смелость и наградит тебя звездой героя.

Шатап догадывался, что раздражение Захарыча падет на него как на старшего в группе, и пока располагал такой возможностью, старался выместить свой гнев и досаду на Хомяке.

— Черт бы побрал эту водку! — в сердцах воскликнул Дема.

— Ну что, — как ни в чем не бывало улыбнулся Шатап, отчего вся его физиономия как бы съехала набок, — выпивать будем?

* * *

Старший лейтенант Корюшин положил трубку на рычаг.

— Завьялов спрашивает, чего ему делать, — улыбнулся он, поглядывая на роящегося в бумагах Руденко. — Собака какая-то у них там бесится, лает, как оглашенная. Чуть ли не кидается на ребят.

— Собака? — приподнял свои густые светлые брови Руденко. — Что еще за собака?

Корюшин, отличавшийся привычкой иронизировать и насмехаться, скосил лукавый взгляд на не отрывавшегося от своих папок Три Семерки.

— Сень, ты бы посмотрел, неужели не слышишь?

— Ну вот, как что — так Сеня? — шутливо возмутился Три Семерки, откладывая бумаги.

— Ты же знаешь, я с Ольгой…

Корюшин выразительно взглянул на Руденко.

— Ладно-ладно, — Три Семерки вышел из комнаты и деликатно постучал костяшками пальцев в дверь располагавшегося напротив кабинета.

— Да-да, — услышал он задорный голосок Ольги.

— Ольга Леонидовна, — протиснулся в приоткрытую дверь Руденко, всем своим видом демонстрируя лучезарную застенчивость, — можно в ваше окно взглянуть?

Ольга, коротко стриженная блондинка, облаченная в мундир с погонами лейтенанта, лихо барабанила пальцами по клавишам пишущей машинки. Она торопливо откинула крошечную прядку, от усердия упавшую на ее чистый покатый лоб, и сладенько улыбнулась.

— Вы про собаку?

Грозный и частый собачий лай потрясал округу.

— Ага. Корюшина уж больно она раздражает.

Руденко изобразил виновато-хитроватую улыбку. Он знал, что Корюшин и Ольга переживали в настоящий момент особо бурную, чреватую опасными ссорами и разводами фазу своего «служебного романа». Руденко приблизился к окну.

— Как вы можете работать в таком шуме? — стоя к Ольге спиной, с игривой интонацией спросил Руденко.

— Сама себе удивляюсь, — кокетливо ответила Ольга.

— А ведь это собака Милославской… — изумился Руденко, увидев Джемму, которую тут же узнал.

Поводок, сшитый из брезента, волочился по снегу. Джемма и вправду неистовствовала, она нещадно облаивала входящих и выходящих из отделения людей. Руденко, озабоченный и чувствующий что-то неладное, вернулся в кабинет.

— Что-то не нравится мне все это, — озадаченно произнес он, снимая трубку с рычага.

— Ты о чем? — насторожился Корюшин.

— Не может она вот так бегать беспризорной. Значит, что-то случилось. Не убежала же она от Яны!

Насчитав пятнадцать длинных гудков, он повесил трубку. Его лицо омрачилось.

— Та оно и есть, — задумчиво произнес он.

Корюшин ответил ему недоуменным взглядом. Руденко спустился на улицу в одном кителе. Джемма сразу же узнала его и кинулась к лейтенанту со всех ног.

— Ну чего-чего? — спрашивал он ее, в то время как Джемма скакала возле него, а порой норовила и лизнуть его в губы, высоко подпрыгнув.

— Где твоя хозяйка?

Джемма громогласно залаяла, сев на снег и неотрывно глядя своими умными темными глазами на удивленного Руденко.

— Дома ее нет, ты бегаешь сама по себе… Что-то случилось?

В ответ полетел истошный лай.

— Ну успокойся, успокойся, — вздохнул Руденко, ловя на себе насмешливые взгляды ментов, стоявших кружком на крыльце отделения. — Ты знаешь, где она?

Джемма обрадованно гавкнула и тут же умолкла. «Как в цирке», — подумал Руденко.

— Отведешь меня к ней?

— Гав! Гав! — услышал он в ответ.

— Хорошо-хорошо, пошли-ка, а то ты тут всех пугаешь, ишь ты, зверюга какая умная, хитрющая ты зверюга, Джемма, — Руденко похлопал Джемму по шелковистой спине.

Он поймал поводок, укоротил его и повел Джемму в отделение. Она не сопротивлялась, гордо ступая рядом с ним. Выслушав иронично-пошловатый комментарий приятеля, тоже старшего лейтенанта, Руденко поднялся с Джеммой на второй этаж. Собака успокоилась, но по ее упругим стремительным движениям и по тому, с какой одновременно опаской и надеждой вскидывала она голову и смотрела на Руденко — точно боялась, что он передумает искать ее хозяйку — было видно, что она напряжена и нетерпеливо ждет решительных действий. В коридоре Руденко столкнулся с Огурцовым. Тот сильно удивился, увидев начальника, ведущего на поводке собаку. Джемма угрожающе заурчала, и если бы не резкий рывок Руденко, дернувшего ее за ошейник, бросилась бы на Огурцова. Тот испуганно отскочил, попятился, с возмущением и страхом глядя на собаку.

— Какого хрена…

— Собака Милославской, — торжественно изрек Три Семерки, словно эта короткая фраза могла что-то объяснить потрясенному Огурцову. — С хозяйкой, видно, что-то случилось. Говорил ей, — по-медвежьи качнул он головой, — не лезь ты со своими пророчествами…

Он тяжело вздохнул. Джемма залаяла, стала рваться с поводка.

— Не любит она тебя, — усмехнулся Руденко.

— Ненормальная, — с опасливым презрением посмотрел на Джемму Огурцов.

— Ты вот что, — нахмурился Руденко, чьи сдвинутые на переносице брови говорили о напряженном мыслительном процессе в крупной круглой голове, — прихвати Самойлова с Канарейкиным и выходите. Женщина попала в беду, надо ей помочь.

Джемма, как показалось Руденко, с благодарностью взглянула на него.

* * *

— Ну что, — хмельными глазками посмотрел на Яну Шатап, — не придумала больше ничего?

Яна отрицательно покачала головой.

— «Уж полночь близится, а Германа все нет», — осклабился он, извлекая на свет божий остатки своих школьных знаний, — не везет тебе.

— Вам тоже не повезет, — Яне порядком надоели эти трое, — недолго вам осталось.

— Ну ты, — встал и нетвердой походкой направился к ней Шатап, — заткни свою глотку! У тебя осталось, — он посмотрел на запястье, — не больше двадцати часов. И запомни, от тебя требуется конкретная информация, а не всякие бредни.

— А что, может, развлечемся? — нагловато улыбнулся Хомяк, которому, видно, не терпелось сорвать свой гнев на Яне — побег Джеммы всколыхнул в нем море ненависти и злобы.