Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

По мнению профессора Звягинцева, поступать таким образомбыло всё равно что расстреливать электрическую розетку за то, что кого-тоухайдакало током. Даже нет, не так: не расстреливать, а разносить её ломом…вполне железным и очень электропроводным… Ну и что?.. Пока он изумлялся, как жеможет быть, что этого не понимают все остальные, идея перепуганной Сары сталавоплощаться в конкретику стараниями академика Опарышева. Тут же выискалсяперспективный молодой учёный, выдвинувший довольно-таки поверхностное (навзгляд Льва Поликарповича) математическое обоснование полезности взрыва.Обоснование мгновенно опубликовали… И снова началось труднообъяснимое. Со всехсторон посыпались восторженные отзывы. Здравомыслящие вроде бы, вменяемые люди,нобелевские лауреаты, дружно кивали почтенными головами и благословлялимолодого коллегу, а у Льва Поликарповича Звягинцева постепенно складывалосьубеждение, что весь мир дружно решил спятить.

Или, может, это ему самому пора было на Пряжку?..[24] Порою заокеанский приятель Ицхок-Хаим Гершкович Шихманказался ему ещё одним островком в сплошном океане массового психоза. Порою же –будущим соседом по «палате номер шесть»…

Не без тайной мысли разобраться ещё и в этой проблеме онзасадил свою «катакомбную академию» за виртуальный эксперимент. Что будет, если«Гипертех» в самом деле взорвут?..

Остальной мир подобными заморочками не страдал.

Взорвать проклятую башню, разнести её на куски – и к чёртуненужные вопросы. Притом что вопросов накопилась гора. Высотой с эту самуюбашню. Куда деваются люди внутри периметра? Почему третьего дня к подножиюбашни упал словно магнитом притянутый вертолет? Отчего это в окрестностях зонынепредсказуемо меняется погода и весна преспокойно соседствует с осенью, неговоря уже о таких мелочах, как произвольные вариации на тему закона всемирноготяготения? Или там несоблюдение принципа электромагнитной индукции?.. Это ещёне считая уже окончательной мелочёвки типа закона Ома, токов Фуко, скоростихимических реакций, спонтанной эманации в чёрт знает каком спектре, непонятныхзвуков и неведомых голосов. Нет, нет, лучше не забивать себе башку. Взорвать,вздохнуть с облегчением – и забыть.

– Знаешь, Изя, мы тут прикинули… пока только в первомприближении, но всё равно волосы дыбом, – глядя в окно на снег,кружившийся над парком Победы, тихо проговорил Лев Поликарпович. – Дажеесли сделать кучу оптимистичных натяжек… При взрыве произойдет резкаяфлуктуация напряженности полей, вследствие чего система окончательно лишится динамическогоравновесия. Кабы весь Питер… хлопьями не повис. На куполе у Исаакия… – Онсглотнул. – А если учитывать ещё теорию Вейника о векторе накопленияхронального вещества… Как ты там говоришь-то? И совьётся небо в свиток? Истанет солнце, как власяница?

– Луна, Лёва, Луна. Луна станет цветом, как власяница.А солнце вообще погаснет, – сказал на полном серьёзе Шихман, и в голосеего слышалась самая чёрная злоба. – Я вот подожду-подожду, что мне властинаши ответят… а потом возьму и нагряну к вам. Посмотрю в глаза этой сукеРозенблюм… – Он снова, уже вслух, выругался на идиш, пожелав кому-то«попухнуть». – А с О’Нилом и с этой жопой Опарышевым погляделками необойдется. Получат своё. Даром ли я столько лет ассенизатором протрубил…

Как на первый взгляд ни смешно, а всё-таки настроение у ЛьваПоликарповича чуть-чуть поднялось. Кому-то Иська Шихман, может, и показался быДон Кихотом, собравшимся воевать с ветряными мельницами, но только не ему. Онлучше других знал, на что был в действительности способен его старый приятель.Лев Поликарпович мысленно поставил его рядом с собой, и у другого плеча тотчасже незримо выстроились юные коллеги, вся его «катакомбная академия». Проплыллик покойной Тамары Григорьевны, ступил с фотокарточки отец, приподнялся набольничной койке несчастный Володя, осязаемо коснулась руки дочь Марина…Выросла за спиной хмурая тень Скудина, окружённого решительными боевымидрузьями…

Лев Поликарпович невольно выпрямился и сказал телефоннойтрубке, уже опущенной на рычаг:

– Чёрт возьми! Да кто сможет нас победить?

Между тем разговаривал он с Америкой, держа в одной рукедревние деревянные лыжи, а в другой – такую же древнюю баночку лыжной мази. Исо спинки стула перед ним свисали полосатые, домашней вязки, толстые спортивныегетры, умудрившиеся нисколько не вылинять за добрых полвека.

Профессор действительно собирался кататься.

Ещё во времена счастливого супружества он установил в семьевесёлый обычай: каждую зиму, как только всерьёз укладывался снег, они с женойторжественно отправлялись на лыжную прогулку. Иногда эта прогулка такиоказывалась единственной за весь сезон, поскольку ни Лев Поликарпович, нисупруга завзятыми спортсменами не были, – но что с того? Выезжали, икатались часик-другой, и возвращались, как гласит неувядаемый штамп из школьногосочинения, «усталые, но довольные»…

Так получилось, что в самый первый памятный раз они выехалина Пулковскую гору. И рядом, и всё-таки загород; есть и поле, и нечто вроделеса, представленного заиндевелыми яблоневыми садами вдоль Киевской трассы; ауж горок, чтобы скатываться с них и весело падать в сугробы…

Они и повадились туда ездить, не соблазняясь ни красотамиКавголова, ни ледяными просторами залива в Зеленогорске и Комарове.

Увы, счастье длилось недолго… Профессор остался вдовцом,зато начала подрастать дочка Марина. И через несколько лет он возобновилпрерванную традицию – уже с ней.

А теперь в самый первый раз собирался кататься на лыжаходин. Окончательно и бесповоротно один…

От этой мысли дурнотно и болезненно щемило в груди. ЛевПоликарпович даже подумал, а не пригласить ли ему Скудина. Но такая мысльпоказалась ему уже окончательно дикой, и он продолжил свои сольные сборы.

По его глубокому убеждению, человек обязан был принципиальноидти в лобовую атаку на свои страхи. И откровенно смотреть им в лицо. Потомучто иного способа избавиться от них просто не существует…

Знать бы ему, как обрадовало бы Скудина подобноепредложение. Скажем даже более. Вместо того чтобы тащиться позади тихоходногоспутника, мёрзнуть и ругаться про себя, изображая вежливое терпение, суровыйполковник ломился бы по целине рядом с лыжнёй. И на то у него была очень вескаяпричина.

«Лев Поликарпович, мне бы посоветоваться с вами… Разрешите?»

Аккурат в это утро, перед рассветом, Ивану опять приснилсясон про Марину. Как всегда, Кудеяр одолевал гулкие институтские коридоры имчался лестницами вверх, вверх, прыгая через ступеньки, – туда, на седьмойэтаж, где в лабораторном зале ревело и ворочалось пламя… Как обычно в такихснах, коридоры и лестницы были вполне теперешними, какими он видел их впамятном походе за видеокассетой, – облезлыми, в натуральной мерзостизапустения, в потёках сырости и сажи с плесенью пополам. Времени не поддавалсятолько пожар, бушевавший вверху. И вот этаже где-то на пятом Иван со всегоразгона вылетел в царство неповреждённого линолеума, чистых стен и цветов вгоршочках на окнах. Прямым ходом в тот «Гипертех» невозвратимых дней счастья,солнца и любви… Шок оказался не меньшим, чем на Варшавской, когда они сребятами лихо путешествовали сквозь времена года и суток. Иван даже остановилсяот неожиданности…