Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

Вечером, под самый конец рабочего дня, Кудеяр вызвал к себеГринберга и Бурова.

– Съездите со мной, ребята?

На сей раз двигатель «Волги» заглох ажно на углу Ленинскогопроспекта. Выгрузившись, Скудин с ребятами на руках откатили машину на полсотниметров назад, чтобы водитель Федя мог запустить мотор и погреться. Топать досгоревшей башни было километр с гаком.

– Ну, не скучай. Даст Бог, мы ненадолго…

Федя только вздохнул и вытащил из бардачка толстый журнал«100 новых сканвордов». Обложку украшала фотография Президента в горнолыжномкостюме.

Погода продолжала творить чудеса. Вместо того чтобы сезонноизменяться во времени, она теперь повадилась меняться в пространстве. Там, гдеони оставили машину, уверенно держался кусочек осени. Со старинным золотом лип,вполне зелёной травой и прозрачным закатным небом, предвещавшим на завтра тихуюблагодать. А буквально через двести метров Скудин со спутниками ступили вдобротно промороженный снег. Свет сразу померк, ноги обвили струи позёмки,«Волга» скрылась во мгле, над крышами домов повисли мрачные войлочные облака…

– Дуба дам, дуба дам… – на одной ноте, церковнымбасом негромко затянул Глеб, а Женя принялся тереть кончики мигом побелевших,помороженных ещё на Аляске ушей. Спецназовцы переглянулись и чисто из научногоинтереса отступили обратно. Осень послушно вернулась, на лобовом стеклеоставленной за перекрёстком машины заиграли розовые блики…

Иван Степанович нахмурился и быстрее зашагал вперёд. Он даженачал жалеть, что не взял с собой никого из учёных. Им бы это наверняка былоинтересно. Пока шли до Бассейной, сезон сменился ещё трижды. Они повидаливесну, снова зиму и чуть ли не лето, причём на востоке явственно занималсярассвет… Времена года и суток настолько лихо сосуществовали в пространстве, чтопоневоле напрашивалась мысль: на протяжении плюгавых полутора километроввольготно уживались разные временные пласты.

«Кабы не выплыть в каком-нибудь будущем, – на полномсерьёзе забеспокоился Кудеяр. – Или, блин, в прошлом…»

При этом он всё косился на Глеба. У Бурова вид былсосредоточенный, но не тревожный. Будь здесь какая-то опасность, он бы её точнопочувствовал. Иван в боевого товарища и его новые таланты верил непоколебимо.

Почему-то он даже не удивился, когда оказалось, что возлеразвалин царил тот же климат, что и в Гатчине: первый снег по колено, норовящийлипким шматом свалиться с крыши на голову. Глеб и Женя, точно мальчишки,немедленно принялись лепить снежки и соревноваться в дальности броска. Глебимел подавляющее преимущество в габаритах и рычагах, Гринберг брал отточеннойтехникой.

Иван же не торопясь зашагал вдоль стены, ограждавшейсгоревшую башню…

Заокеанский промышленный потенциал развернулся здесь во всейкрасе. Вокруг российской ограды – непрезентабельной, из серых бетонных плит, давнопокрытых сомнительными рисунками, – американцы с хорошим отступомвоздвигли свою, из высокопрочной сетки, а-ля федеральная тюрьма особо строгогорежима. Намотали блестящую, с лезвиями, колючую проволоку, пустили по верхуток, завели дальнобойные прожектора… Мышь не проскользнёт, муха не пролетит…разве что белая. Рядом с проволочной стеной сиротски притулилось заведениетуалетчика Петухова. Один Бог в точности ведал, чего стоило майору Собакинууломать американскую сторону, чтобы не отчуждали сортир, не лишали последнего.Правду сказать, с этим делом оказалось всё же попроще, чем с решением о взрыве.И всё оттого, что не говнюки подобрались, как в заоблачных судьбоносных верхах,а хорошие люди, нужду ближнего понимающие. Помнится, участковый пришёл с челобитнойк Скудину, и тот посодействовал, помог, попросил экс-отца Брауна. И «товарищнегр» кроткому увещеванию внял, даже не пришлось, как тогда летом, в Заполярье,морды бить братанам во Христе. Последней же каплей, завершившей процессубеждения, было надругательство над Шекспиром: «Нет повести печальнее на свете,чем повесть о закрытом туалете…» Кончив хохотать, расстрига Браун пообещал лечькостьми. И слово своё сдержал.

Вот и красовалось простое русское заведение чуть не в метреот границ зоны, на которую, без преувеличения можно сказать, с тревогой истрахом взирал весь остальной мир. А что? По России немножко поездить – ещё ине такое увидишь.

…Скудин подошёл вплотную к проволочной препоне, тронулпальцами обжигающе холодный металл, вздохнул. Теперь даже розу было толком неположить… Он резко повернулся и вприщур посмотрел на Бурова и Гринберга.

– Пойдёте со мной? – И коротко мотнул головой всторону закопчённой руины. – Туда?

Спросил больше для порядка. Знал, что пойдут. Куда угодно.Хоть на край света. Да не на такой, куда приезжает на комфортабельном джиперекламный мужик, а туда, где действительно – край. И чёртовы зубы.

– Если ты туда, командир, то и мы пойдем, – безколебания ответил Глеб за себя и за Женю. – Одного мы тебя погибать неотпустим. За компанию ведь, сам знаешь, жид повесился… – При этом он ссамым невинным видом смотрел мимо Гринберга. Тот отдарил его орлинымвзглядом. – А вообще-то знай, командир, теперь оттуда возврата нет. Будеткак у американцев.

Ясно, какие американцы имелись в виду. Те, от которыхосталась лишь окровавленная верёвка.

Глеб сплюнул и задумчиво смерил взглядом пятнадцатиэтажныйогарок.

– Понимаешь, командир, там что-то есть. Ну, вродемаленькой червоточины, а из неё… лезет… Как дрожжи… Что-то чудовищной мощи, нина что не похожее… Его нельзя осмыслить, логически понять, можно толькоощутить, да и то… Я его чувствую, но не более. Оно со мной никаких дел иметь нежелает, а уж слушаться и подавно. Как стихия, но некоторым образоморганизованная… Я для него – микроб, бессмысленная амёба…

Гринберг прицелился снежком в американский дальнобойныйпрожектор. Попал – и шкодливо засунул руки в карманы, изображая полнейшее «каквы могли про меня такое подумать?».

– Значит, микроб? Инфузория туфелька? – Скудинпередёрнул плечами и вдруг, не сдерживаясь, на выдохе, что было силы пнулзаокеанский, вбетонированный в землю столб, к коему крепилась сетка. Такимиударами человек убивается наповал, да ещё патологоанатомы потом всерьёзразбираются, не грузовик ли с кирпичами на него налетел. Но здесь была стена, ктому же сделанная на совесть. Сетка загудела, ухнула, заходила ходуном – и всё.Наступила тишина.

– Ладно, пошли, – мрачно сказал Кудеяр. И пошагалк оплоту российской государственности, чьи окошечки светились у американскойстены. – Поговорим. Вдруг что умное скажут.

В сортире было хорошо. Если вдуматься, в сортирах всегдабывает хорошо. Даже в самых неухоженных и непотребных. Потому что выходитоттуда человек с душевным облегчением, с весельем на сердце. Зря ли дажепраздник установлен – международный день сортира, отмечаемый в конце ноября!