Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

…И увидел Марину, шедшую ему навстречу из пустой глубиныкоридора. Плывшую из одного солнечного пятна в другое…

«Ваня? – удивилась она. – Зачем ты здесь, Ваня?»

Ему всё не удавалось привести в норму дыхание.

«Маша, – кое-как выдавил он. – Марьяна…»

Она покачала головой. С осуждением. Солнце лилось на неё исквозь неё, причём с направления, с которого в данном конкретном коридоре емуне полагалось светить.

«Ванечка, ну почему ты меня никак не отпустишь? –жалобно проговорила она. – Держишь меня и держишь, не даёшь на небовзлететь…»

Вот когда явственная неправильность происходившего перешлаиз области смутных подозрений в разряд доказанных фактов. На своё счастье, дажево сне Кудеяр – то ли по свойству характера, то ли благодаря тренированнойпсихике, – какая бы чертовщина ему ни снилась, неизменно рассуждал идействовал здраво.

И он отнюдь не забыл, каким образом накануне злосчастногоэксперимента Маша дала ему понять о своей беременности. Никаких предисловийтипа «сядь и держись, я тебе что-то скажу» или кавалерийских атак под девизом«у нас будет малыш!». Она просто повадилась говорить о себе «мы». «Хватит НАСщекотать», «налей НАМ чайку»… Помнится, раза примерно со второго до Иванадошло…

Так вот – это видение-привидение, эта тварь, «косившая» подМарину, о самом главном даже не подозревала. То есть не она, те, кто её создал.

«Сгинь!!! – взревел Иван, и правая рука вычертила ввоздухе знак, которому его совершенно точно никто не учил. – Убирайся!..»

Висевший перед ним образ утратил сходство с Мариной, моргнулвертикальными зрачками и исчез, рассыпавшись, точно картинка с неисправноговидеомагнитофона, цветными квадратиками, а Скудин проснулся. Но за секунду допробуждения успел всё же заметить, что коридор перед ним снова сделался таким,каким ему и полагалось быть, – выгоревшим, в покорёженной арматуре,выпирающей из простенков. По этому коридору вполне можно было двигаться дальше.

– Надо с профессором посоветоваться, – вслухсказал Кудеяр, открывая в душевой кабинке воду похолоднее. Ноги слушались невполне. – А может, с Виринеей? С Глебом?..

Он твёрдо знал только одно. Если тебя так упорно не пускаюткуда-то, значит, на то есть основательная причина. И, стало быть, у негоимелась ещё более основательная причина проломить этот запрет.

Чего бы это ни стоило…

Арахисовый «Москвич» завёлся не сразу. Лев Поликарповичуспел впасть в лёгкий траур, вообразив себе начисто севший аккумулятор, но тутдвигатель наконец дёрнулся, выдохнул ядовитую сизую тучу и деловито затрясся.Лев Поликарпович принайтовил к верхнему багажнику лыжи, устроил на заднемсиденье Кнопика и порулил на Пулковское шоссе соблюдать традицию. Вполневозможно – дурацкую.

Он, правда, слышал серьёзное мнение, будто евреи («Не забытьследующий раз Иську спросить…») сохранились и выжили как народ не в последнююочередь благодаря яростному сохранению традиций – тоже на посторонний взгляддостаточно странных, вроде непреложного соблюдения субботы… Вопрос состоял втом, было ли ему, Звягинцеву, по большому счёту что соблюдать? И зачем, радикого?..

Однако этот философский вопрос определённо был не из тех,которые стоит обдумывать за рулём, и Лев Поликарпович решительно отставил его.

Движения транспорта по Московскому проспекту теперь ненаблюдалось почти никакого, но чётная сторона оставалась незатронута, как будтоздесь проходила незримая граница влияния. Вот и в доме Льва Поликарповича, чтостоял на улице Победы, на углу возле одноимённого парка, жизнь продолжаласьпочти как прежде. По крайней мере, жильцы никуда отсюда не разбегались. Вквартирах исправно работали компьютеры и телевизоры, текла из кранов горячая ихолодная вода, ярко светили лампочки… Как-то профессор вслух задался этимвопросом в присутствии Виринеи.

«А ничего удивительного. – Девушка пожала плечами ипосмотрела в окно, на ощетинившийся голыми ветками парк. – Кто же ЕГО сюдапустит?»

Звягинцев не зря был обременён научными – хоть и не воккультной области – регалиями. Он немного поразмыслил и понял. Действительно,парк Победы, по сути, являл собой вторую Пискарёвку.[25] Тольконе оформленную как мемориальное кладбище. Благородный прах мучеников блокадыздесь был просто перемешан с водой старых глиняных карьеров, навеки с тех порутратившей прозрачность, с землёй, давшей жизнь зелёным деревьям… Вот, значит,отчего так славно гулялось под теми деревьями молодым мамам с колясками. Былокому благословить их из тонких миров. Было кому встать необоримым заслоном напути отравленной реальности, расползавшейся от башни сожжённого «Гипертеха»…Лев Поликарпович застыл в глубокой задумчивости. Уравнения, и такгромоздившиеся неприступным хребтом, на глазах обрастали всё новыминеизвестными.

Ну а Виринея, даже не бросив на профессорамногозначительного взгляда, вновь уселась на ковёр – играть с Кнопиком.

Её участие в научных бдениях «катакомбной академии» нынчестало, мягко говоря, очень своеобразным. Лев Поликарпович едва узнавал Виринею,своего самого свирепого технаря. После возвращения из экспедиции она сталавести себя так, будто вычислительные эксперименты и яростные теоретическиеспоры были детсадовскими затеями. На которые человеку взрослому и серьёзномупросто грешно тратить отпущенное свыше, далеко не беспредельное время. Являяськ профессору, она варила на всех кофе, бегала в торговый подвальчик за снедью имыла посуду, а в перерывах между этими жизненно важными мероприятиями либовозилась с Кнопиком, с лёгкостью обучая его немыслимым фокусам, либо уютноустраивалась в кресле и принималась что-то вязать…

Но.

Почему-то Вене Крайчику прямо в руки падал со шкафа математическийсправочник. И при этом раскрывался на строго определённой странице. Отчего Венюнеожиданно посещали безумные, на грани гениальности, идеи.

Альберт же, составляя очередную программу, делалнепростительные для его уровня опечатки. Исполненные, как очень скорооказывалось, на самом деле глубокого смысла. Не иначе, это срабатывалоподсознание. А в итоге эксперимент иной раз принимал совершенно неожиданныйоборот…

Наконец профессор собрался с духом и прямо спросил об этомВиринею.

«Ты, наверное, в два счёта могла бы… То, что мы здесьсейчас?..»

Виринея, явно страдая, отвела глаза. Но душой не покривила –кивнула.

«Да, Лев Поликарпович. Не совсем в два счёта, но… Могла бы».