Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

Ему жгуче захотелось расспросить её сразу обо всём, оноткрыл рот… и молча закрыл. Потому что успел мысленно поставить себя на еёместо – и ужаснуться. Такие, как Тамара Григорьевна и Виринея, по отношению кпрочему человечеству были на положении родителей, чьи дети только-толькоотправились в первый класс и бьются над первой в жизни задачкой. И так хочется,чтобы ребёнок не морщил чистый лобик, не плакал от неудачи, не пачкалсячернилами, так тянет сделать за него это задание, подсказать готовый ответ… Но– нельзя. Если в самом деле хочешь добра.

И ребёнку, если это нормальный ребёнок, совсем не интереснаподобная «помощь». Он не хочет, чтобы его постоянно водили за ручку и кормилиразжёванным, он хочет постигать мир САМ. Хочет сам побеждать, хочет набиватьсвои собственные синяки…

Вот только у ребёнка для этого вся жизнь впереди. А было ливремя у Звягинцева и его учеников?

Небольшие передышки в напряжённом творческом процессе нетолько не снижают производительность труда, но, наоборот, очень даже ейспособствуют. Поэтому, когда профессор остановил в привычном месте «Москвич» истал пристёгивать антикварные крепления лыж, его совесть была кристально чиста.Более того. Вместо тягостных воспоминаний о том, как он когда-то ходил здесьсначала с женой, а потом с дочерью (правду молвить, Лев Поликарпович оченьбоялся этих воспоминаний…), у него необъяснимо повысилось настроение. Возможно,ещё и оттого, что на лыжах, как выяснилось, больная нога мешала ему гораздоменьше обычного. До такой степени, что он даже выбрал гладкое место и попробовалпройтись «коньковым ходом», и – надо же! – у него получилось. Кнопик едваза ним поспевал. Профессор с силой отталкивался палками, втягивал вкусныйморозный воздух и думать не думал про «Изокет»,[26] в общем-тодавно уже неотлучно поселившийся в кармане. Лев Поликарпович чувствовал себямолодым, а к концу первого километра даже накатила этакая весёлая и злаяуверенность: всё у нас получится, всех мы победим, всё будет хорошо…

Очень скоро он едва не оказался за это наказан.

Наметив себе напоследок спуститься во-о-он по тому отлогомусклону, Звягинцев всё-таки остановился передохнуть возле кудрявых и совершенноновогодних от мороза кустов. В пышном инее краснели продолговатые ягоды. ЛевПоликарпович присмотрелся к ним, и ему стало совестно и смешно. Ну в самомделе. Он тянулся к четвёртому измерению, собирался содеять в наукефундаментальный прорыв… а сам понятия не имел, как назывались элементарныетравки и кустики. Вот, спрашивается, что это такое: боярышник, барбарис иливовсе волчья ягода какая-нибудь? И серо-зеленоватую птичку, очень по-деловомуклевавшую эти ягоды, Лев Поликарпович по имени не готов был назвать…

Стыдобища, да и только. Непростительный отрыв от корней.

Кнопик, заиндевевший не меньше кустов, уселся на лыжнюпередохнуть. Глаза пёсика смешливо поблёскивали из-под кустистых бровей.

«Нет, – постановил себе Лев Поликарпович, – воткак только всё отгремит, тут я сразу…»

Додумать мысль о пристальном изучении ботанических иорнитологических определителей он не успел.

– Вперёд, вперёд! – долетело издалека.

Звягинцев вскинул глаза. На склоне, по которому он как разсобирался неторопливо спуститься, появилась лыжница. Молодая, хрупкого сложенияженщина, низко пригнувшись, стремительно мчалась на широко расставленных лыжах.И ещё бы ей было не мчаться! Лев Поликарпович, смотревший против яркого солнца,решил было поначалу, что лыжницу буксировал снегоход. Потом он понял своюошибку. Женщину увлекал вперёд громадный ротвейлер в нарядной ездовой шлейке изголубой синтетической стропы. Могучий пёс вспахивал снежную целину, точноразогнавшийся танк, и явно получал удовольствие от процесса. Лев Поликарповичнемедленно вспомнил толстого и невоспитанного ротвейлера Боню, державшего встрахе собачью мелкоту с его улицы. Да. Вздумай хозяин вот так запрячь Боню,тот бы для начала как пить дать его укусил. После чего, всё-таки вынужденныйбуксировать, неминуемо помер бы от непосильной нагрузки…

Между тем кобель заметил впереди ямку и, придержав темп,стал огибать её по плавной дуге. Будь лыжница поопытней, она заложила быкрасивый вираж… Увы! Рефлексы у неё явно были наработаны куда хуже, чем упитомца. Она беспомощно взмахнула руками – и полетела кувырком. Взвиласьснежная туча. Пёс немедленно развернулся и отправился проверять, всё либлагополучно.

Женщина, смеясь, вынырнула из сугроба и обняла лизавшего еёкобеля.

Глядя на неё, Лев Поликарпович невольно припомнил старуюкарикатуру. Два пожилых джентльмена сквозь садовую решётку наблюдают за игройюных волейболисток. «Пойдёмте, коллега, – в конце концов говорит одинмужчина другому. – Всё равно никто не поверит, что мы ждём результата!»

А кроме того, оставалось совершенно неясным, какотреагировал бы «ездовой танк», если бы заметил поблизости маленького Кнопика.Если руководствоваться привычками всё того же Бони и – что немаловажно –сравнительными габаритами хозяйки и пса, прогноз напрашивался неутешительный.

– Пошли, дворянин, – сказал профессор вполголоса иначал переставлять лыжи шиворот-навыворот. – Сам подумай, а если бы мытуда вышли? Прямо под них? Нет уж, неприятностей мы с тобой искать не будем…

Мог ли он знать, что неприятности очень скоро сами отыщутего.

Лев Поликарпович уже взял курс назад к «Москвичу» ипересекал широкое поле, где из-под снега там и сям островками торчали густыевысокие камыши. Летом здесь было очень сыро, вплоть до участков открытой воды.Крепкий морозец, однако, успел достаточно надёжно прихватить болотце, так чтопрофессор, человек вообще-то весьма осторожный в быту, ни за себя, ни заКнопика не боялся.

Ну и зря…

Впереди уже виден был арахисовый борт «Москвича», когдаиз-за камышей появилась собака. Потом вторая, третья… На них стоило бывзглянуть авторам некоторых статей, у которых все бродячие псы – поголовноБелые Бимы Чёрные Уши, голодные, злополучные и жаждущие человеческой ласки.Отнюдь, отнюдь… Бродяги выглядели весьма упитанными и гладкими, а их зимнимшубам позавидовали бы иные выставочные чемпионы. И, что важнее, в собачьихглазах не было и намёка ни на пресловутую мировую скорбь, ни на столь жепресловутую страдальческую укоризну.

Зато наглости – хоть отбавляй.

Звягинцев, остановившийся, чтобы их пропустить, не сразупонял, что происходило, а когда понял – было уже поздно. Полная дюжинаразнокалиберных (впрочем, самый мелкий всё же был раза в два крупней егокобелька) четвероногих уголовников неторопливо обкладывала их с Кнопиком,причём явно не затем, чтобы взывать к человеческому участию и доброте. Какиетам Белые Бимы!.. Во рту у профессора стремительно пересохло, а памятьуслужливо прокрутила слышанные и читанные когда-то истории о сердобольныхпенсионерках, которые подкармливали такие вот стаи, после чего бывали ими жеразорваны. Правда, говорилось, будто несчастные тётки, скорее всего, самиспровоцировали собак…