Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд

В деонтологической теории всем личным желаниям поставлен запрет на вход в сферу морали; они не имеют никакого нравственного значения, будь то желание создавать или желание убивать. Например, если человек не поддерживает свою жизнь из чувства долга, такая мораль не проводит разделения между поддержанием ее честным трудом или грабежами. Если человек хочет быть честным, он не заслуживает морального уважения; как бы сказал Кант, такая честность «достойна похвалы», но не имеет «нравственной ценности». Только жестокий угнетатель, который чувствует глубокое желание лгать, обманывать и красть, но заставляет себя быть честным ради «долга», получит от Канта и ему подобных признание моральной ценности.

Такая теория не говорит ничего хорошего о нравственности.

Широко распространенный страх и/или отказ от морали, чувство, что она враждебная, затхлая сфера страдания и бессмысленной скуки, – это не продукты мистического, аскетического или христианского кодекса, а памятник самому отвратительному хранилищу ненависти к жизни, человеку и разуму: душе Иммануила Канта.

(Теории Канта – это мистицизм низшего порядка [ «ноуменального» порядка], хотя философ предлагает их от имени разума. О примитивном уровне интеллектуального развития человечества можно судить по тому, что Кант легко вышел сухим из воды.)

Если «гениальность» подразумевает наличие экстраординарных способностей, то Канта можно назвать гением за его способность видеть, увековечивать и играть с человеческими страхами, проявлениями иррациональности и, помимо прочего, невежеством. Его влияние обусловлено не столько философскими, сколько психологическими причинами. Его взгляд на мораль распространяется людьми, которые никогда о нем не слышали, – он просто придал этому взгляду формальный, академический статус. Кантовское чувство «долга» внедряется родителями, заявляющими, что ребенок должен что-то делать просто потому, что должен. Ребенок, воспитанный под давлением постоянных беспричинных, произвольных, противоречивых и необъяснимых «должен», теряет (или так никогда и не обретает) способность видеть различие между действительной необходимостью и человеческими прихотями и проводит свою жизнь, подобострастно и исполнительно слушаясь вторых и отрицая первую. В широком смысле он растет без ясного понимания реальности.

Когда он взрослеет, он может отрицать все формы мистицизма, но сохранять кантовскую психоэпистемологию (если он этого не исправит). Он продолжает считать любую трудную или неприятную задачу необъяснимым наказанием, как долг, который он исполняет, но при этом отрицает; он думает, что его «долг» – зарабатывать на жизнь, быть нравственным и крайне редко быть рациональным.

В реальности и объективистской этике не существует такого феномена, как «долг». Здесь есть лишь выбор и полное, четкое признание принципа, который затмевается понятием «долг», – закона причинности.

Правильный подход к этике, старт с метафизического «чистого листа», незапятнанного даже оттенком кантианства, хорошо иллюстрируется следующей историей. Мудрая пожилая афроамериканка, отвечая мужчине, который указал ей на то, что она должна что-то сделать, сказала: «Мистер, нет ничего, что я должна, кроме как умереть».

Жизнь или смерть – единственная фундаментальная альтернатива человека. Жить – его базовый выбор. Если он выбирает жить, рациональная этика скажет ему, какие действия необходимы для воплощения этого выбора. Если он выбирает не жить, тогда им займется природа.

Реальность подкидывает человеку много того, что он «должен», но все эти приказы условны; формула настоящей необходимости такая: «Ты должен, если…», и «если» здесь означает выбор человека: «…если ты хочешь достичь определенной цели». Ты должен есть, чтобы выжить. Ты должен работать, если ты хочешь есть. Ты должен думать, если ты хочешь работать. Ты должен опираться на реальность, если ты хочешь думать; если ты хочешь знать, что делать; если ты хочешь знать, какие цели выбрать; если ты хочешь знать, как их достичь.

Чтобы сделать выбор для достижения цели, человеку надо помнить о существовании принципа, который в его разуме был практически уничтожен антипонятием «долг», – принципа причинности, особенно целевой причинности Аристотеля (который доступен только существу, обладающему сознанием), то есть процесса, благодаря которому цель определяет средства, то есть процесса выбора цели и действий для ее достижения.

В рациональной этике именно причинность, а не «долг» служит ведущим принципом в обдумывании, оценке и выборе действий, особенно тех, которые нужны для достижения долгосрочных целей. Следуя этому принципу, человек не действует, если он не знает цели своих действий. Выбирая цель, он обдумывает необходимые средства, взвешивает ценность цели и сравнивает ее с трудностью средств и с иерархией всех своих целей и ценностей. Он не требует от себя невозможного и долго думает перед тем, как обозначить вещи как невозможные. Он никогда не опускает контекст доступных ему знаний и никогда не уклоняется от реальности, полностью сознавая, что его цель не будет предоставлена ему другой силой, кроме как силой его собственных действий, а если он уклоняется, то обманывает не какой-то кантовский авторитет, а самого себя.

Если он приходит в отчаяние от трудностей, он напоминает себе, что цель требует их наличия, зная, что он волен в любой момент передумать и спросить себя, стоит ли оно того, и это не повлечет за собой никакого наказания, только отказ от ценностей, которые он хочет получить (в таком случае он едва ли сдастся, если только по рациональной необходимости).

В похожих обстоятельствах кантианец фокусируется не на своей цели, а на своем нравственном характере. Его бессознательная реакция – это вина и страх: страх не выполнить свой «долг», страх слабости, которую этот «долг» запрещает, страх оказаться морально «недостойным». Ценность его цели исчезает из его разума и тонет в потоке сомнений в себе. Какое-то время он протянет в таком безрадостном темпе, но не долго. Кантианец едва ли ставит или достигает важные цели, так как они угроза его чувству собственного достоинства.

Это одно из важнейших психологических отличий принципа «долга» от принципа целевой причинности. Приверженец второго смотрит наружу, он ориентирован на ценности и действия, то есть на реальность. Ученик «долга» смотрит вовнутрь, он сосредоточен на себе, не в рационально-экзистенциональном, а в психопатологическом смысле, то есть он сосредоточен на себе в отрыве от реальности; «на себе» в этом контексте означает «на своих сомнениях».

Есть много отличий между этими двумя принципами. Человек, следующий принципу причинности, верен своим ценностям, зная, что он может их достичь. Он не способен желать противоречий, полагаться на «как-нибудь» или восставать против реальности. Он знает, что во всех этих случаях он не обманывает никого, кроме самого себя, и что наказанием будет не какой-то мистический ярлык «аморальности», а крушение его желаний и ценностей.

Кантианец и даже полукантианец не может позволить себе глубоко оценить что-либо, так как необъяснимое чувство «долга» требует уметь отказаться от ценностей в любой момент, исключая возможность планировать наперед и бороться за осуществление этих ценностей. В отсутствие личных целей любая задача, например зарабатывать на жизнь, становится тяжелой и бессмысленной рутиной, которую индивид считает своим «долгом», так же как и выполнение требований реальности. Затем, в слепом восстании против «долга», он начинает отрицать и в конце концов избегать реальности, ища место, где его желания будут осуществляться автоматически, а цели – достигаться без средств. Именно при помощи такого подсознательного процесса Кант набирает новобранцев для мистицизма.