Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд

Остается вопрос: каким способом ученый узнает решение компьютера? На этот вопрос статья дает ответ, являющийся вторым пунктом авторской теории познания.

«Обычно такая информация передается через органы чувств, порождая различные ощущения. Но не всегда. Подсознательное восприятие [восприятие чего?] ведет к реакциям непосредственно, без чувственных данных. Неявное знание ведет к следам в памяти [следам чего?] непосредственно, без чувственных данных. Постгипнотическое внушение [сделанное кем и как?] ведет к (запоздалой) реакции непосредственно, без чувственных данных. В дополнение к этому есть целая неисследованная сфера телепатических явлений».

Кажется, чтобы не дать содержанию этой мысли полностью усвоиться, параграф продолжает следующее предложение. Я специально прервалась, чтобы дать вам время усвоить.

Следующее предложение: «Я не утверждаю, что естественные науки, как мы знаем их сегодня, могут строиться исключительно на такого рода явлениях и быть полностью освобождены от ощущений. Учитывая внешний характер этих явлений и то, как мало внимания уделяется им в сфере образования (мы не приучены эффективно использовать способность скрытого понимания), утверждать такое было бы непрактично и неразумно. Но смысл в том, что ощущения не необходимы в науке, что у них есть лишь практические причины».

Какое значение и ценность имел бы непрактичный процесс осознания? Так как способность осознавать на практике должна снабжать нас информацией о реальности, непрактичным назывался бы тот процесс, который не смог бы данную функцию осуществить. Но все же есть какой-то процесс, который автор считает превосходящим или как минимум равным процессам чувственного опыта и призывает наших учителей развивать его в нас.

Переходя к третьему пункту своей теории познания, отношению опыта к пониманию теоретического материала, автор заявляет, что «опыт возникает одновременно с теоретическими предположениями, не опережая их…». Вот как он это доказывает: «Удалите часть теоретического знания чувствующего субъекта, и у вас получится индивид, полностью дезориентированный и неспособный выполнить простейшие действия».

Дезориентированный индивид – это человек, который, теряя часть своего уже имеющегося концептуального знания, не способен функционировать на исключительно сенсорном, напрямую воспринимающем уровне, то есть не способен вернуться к состоянию младенца. Нормально развивающиеся младенцы и дети не дезориентированные. Такое состояние ненормально для взрослого, которого статья выдвигает как пример когнитивной неспособности к чувственным данным.

Затем автор статьи стремительно переходит к рассуждениям о своей теории детского когнитивного развития, которая состоит в следующем: развитие «начинается только потому, что ребенок правильно реагирует на сигналы и правильно их интерпретирует, так как он обладает способами интерпретации еще до того, как он впервые испытывает ясное ощущение».

Владеть способами и их использовать – не одно и то же: например, ребенок также обладает способом пищеварения, но согласитесь ли вы с тем, что он усвоил пищу еще до того, как поел? Таким же образом ребенок владеет способами «интерпретировать» чувственные данные, то есть способностью концептуализировать, но она не может ничего интерпретировать, не говоря уже о том, чтобы делать это «правильно», до того, как он испытал свое первое ощущение. Что она будет интерпретировать?

«И снова мы можем представить себе такой интерпретирующий механизм, действующий без всякого сопровождения ощущений (как работают все рефлексы и хорошо отработанные действия, такие как печатание на машинке). Теоретическая составляющая, которую они содержат, может правильно применяться, но не быть понятой. Но что привносят ощущения в наше понимание? Взятые сами по себе, то есть так, как они казались бы человеку, полностью дезориентированному, они бесполезны как для понимания, так и для действий».

После нескольких предложений в том же духе автор заключает: «Понимание в требуемом здесь смысле оказывается безрезультатным и ненужным. Итог: ощущения могут быть исключены также и из процесса понимания (хотя они, конечно, могут его сопровождать, как головная боль сопровождает глубокую мысль)».

Подытожу все вышесказанное, а именно теорию человека и его знаний в этой статье: человек – это зомби, чей умственный механизм производит теоретическое знание, которое тот не понимает, но которое «интерпретирует» сигналы «правильно» и позволяет ему правильно это знание «применять», то есть без какого-либо понимания, управляемый своей когнитивной силой. Или, иначе, глухонемой ученый вступает в телепатическую связь с компьютером.

Теперь к кульминации статьи: «Почему предпочтительнее интерпретировать теории на основе языка наблюдений, а не на основе языка интуитивно очевидных утверждений (как было сделано несколько веков назад и как должно быть сделано, так как наблюдение не помогает дезориентированному человеку) или на основе языка коротких предложений (как это делается в курсе элементарной физики)? …Знание может проникнуть в наш мозг без соприкосновения с нашими органами чувств. А есть знание, которое уже присутствует в мозге каждого индивида без необходимости впускать его. Знание из наблюдения отнюдь не самое надежное из всех тех видов, которыми мы обладаем. Наука шагнула далеко вперед, когда аристотелевская идея о надежности нашего повседневного опыта была отброшена и заменена эмпиризмом более утонченного вида… Эмпиризм, следовательно, – это необоснованное учение, несогласующееся с научной практикой».

Автор подводит итог всего познавательного процесса: «Продолжать идти тем же путем, разумеется, означает оставить пределы эмпиризма и двигаться к более всеобъемлющей и удовлетворительной философии». «Пределы эмпиризма» в этом случае означают пределы реальности.

Прежде чем вернуться в морг для дальнейшего вскрытия, на минуту остановимся подышать свежим воздухом, отдав должное одинокому колоссу, которого враги разума даже спустя 2300 лет после смерти продолжают атаковать в попытках уничтожить нас всех.

Графическое описание того, каким должен быть неаристотелевский язык, язык ненаблюдений, дана в статье менее академически престижного журнала Look, вышедшей 13 января 1970 г. Она называлась «Мягко порычи на меня, и я тебя пойму» (Growl to Me Softly and I’ll Understand) и утверждала: «На уровне межличностного общения не будет никакой потребности в формальной грамматике, чтобы передать смысл. Речь не должна быть линейной; она может быть представлена в виде сжатого пласта фактов, ощущений, настроений, идей и картинок. Слова могут быть сигналами, которые другие поймут. Самочувствие человека, например удовлетворение, может без стыда выражаться такими звуками, как низкое урчание, похожее на мурлыканье кошки… Чувства имеют смысл. Звуки имеют смысл. Такой открытый язык способен приносить удовольствие, язык, которым можно кричать и рычать. Слова могут лишь сковывать ваш стиль».

Представьте, что вы оказались перед судом за преступление, которого не совершали; вам необходимо сосредоточиться на фактах, вам надо увидеть строжайшую справедливость в умах тех, перед кем вы стоите, чтобы доказать свою невиновность; но все, что «выходит» из судьи и присяжных, – это «сжатый пласт фактов, ощущений, настроений, идей и картинок».