Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский

Как сегодняшние ученые, так и великие детерминисты, от Спинозы и Канта[2] до Фрейда, Ницше, Хайдеггера и Эйнштейна, не могли, однако, не заметить, что осознание несвободы имеет мало ценности для непосредственного практического поведения и может, попросту говоря, свести с ума. Человек может функционировать лишь под покровом пользовательской иллюзии и полагая, будто он, как и окружающие, является носителем свободной воли. Мы все – в довольно курьёзной, но неизбежной ситуации: даже осознав невозможность свободы, мы все равно способны существовать лишь «как если бы» мы были свободны. Из этого следует, что онтологическому понятию свободы, которая невозможна, необходимо противопоставить феноменологическое понятие свободы как реальности внутреннего опыта. В этом смысле человек действительно, согласно словам Жана-Поля Сартра, «обречен на свободу», хотя сам философ детерминистских воззрений и не придерживался.

Вспомним вновь фигуры раба и свободного человека. Что принципиально их отличает? Зависимость раба осознается как таковая, поскольку противоречит его внутреннему тяготению, находится в конфликте с последним, угнетает и подавляет. Зависимость свободного человека от мира и внешнего, и внутреннего, напротив, не ощущается, хотя является столь же полной онтологически. Детерминирующие свободного человека причины не пребывают в остром противоречии с его природой, а помогают ей реализоваться – служат попутным ветром, а не встречным. Феноменологический подход к свободе предполагает процесс замены противоестественных, разрушительных и неоптимальных зависимостей на те, которые основываются на наших высших интересах.

Каждый шаг вперед на этом пути означает, что мы добиваемся все большего соответствия собственного маршрута в жизни условиям нашего счастья и развития. Для этого управляющие движением убеждения, ценности, привычки должны не загружаться в готовом виде из внешней среды, а являться результатом интенсивной творческой переработки информации способностью суждения. В ходе данного процесса индивид выковывает из собранных им материалов свои собственные взгляды, привычки и ориентиры, вместо того чтобы использовать уже готовые, штампованные и наверняка не адаптированные под него. Факторы детерминации жизни постепенно перемещаются внутрь нас самих, и в итоге зависимости оказываются действительно нашими – добровольно принятыми и идущими изнутри нашей сущности.

Феноменологическая свобода, иными словами, есть та мера, в которой жизнь индивида (от мировоззрения до внешних обстоятельств) является продуктом его сознательного творчества и выбора. С этой точки зрения она есть понятие не бинарное (Есть/Нет), а градуальное. Это признак, всегда имеющий ту или иную степень проявления, мера указанной гармонии. Дабы являться в этом смысле свободными, мы должны быть способны к самостоятельному интеллектуальному анализу и синтезу, а не лишь усваивающему мышлению.

Это позволит избежать подчинения разрушающим инстанциям внутри культуры, экономики, политики и социального окружения, избежать того подчинения нашей мысли кому-то другому, которое, по справедливому выражению Толстого, есть «более унизительное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность свое тело». Наконец, это даст возможность познать себя и понять, что же именно составляет нашу природу, каким законам она подчинена, чтобы затем найти для себя те ниши, те источники детерминации, которые ей соответствуют.

Тут уместно вспомнить великие слова, которые Ницше вложил в уста Заратустры: «Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?» Теперь, в свете сказанного выше, эта мысль приобретает еще большую глубину. Всякая «свобода от» есть только малый первый шаг, предварительный этап, сам по себе недостаточный. Свободен ли человек, потерявшийся в пустыне или выброшенный на необитаемый остров и не знающий, куда себя деть? Разумеется, нет, такой «свободный» индивид несчастен и бесполезен. Настоящая свобода и ее переживание как внутренней реальности достигаются лишь в «свободе для», в добровольном принятии на себя творческих целей и зависимостей.

Разумеется, мы не можем никуда деться от того факта, что даже с феноменологической точки зрения наша биология и среда оказывают определяющее влияние на ход жизни. У нее есть, однако, и третий источник – внутреннее усилие индивида, возможности которого не следует недооценивать. Если вновь процитировать Сартра, важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня[14]. И для того чтобы внутреннее усилие могло возобладать над обстоятельствами, мы должны научиться быть одни, ибо оно совершается только наедине с собой.

Каждый человек един с окружающей его действительностью и является по своей глубинной природе ее частью и проявлением. Вместе с тем, однако, мы есть существа отграниченные и отделенные от мира, поскольку обладаем уникальными положением в пространстве и во времени, неповторимым опытом, взглядом на происходящее и обстоятельствами жизни. Как следствие, восприятие индивида, как и его интересы, входят в постоянное противоречие с другими столь же неповторимыми частями реальности, расположенными внутри нее своим собственным специфическим образом.

Чувствуя одновременное родство и отчуждённость, мы хотим преодолеть последнюю и испытываем потребность в самотрансценденции – в преодолении узких рамок и границ своего «Я», потребность пребывать в живой связи с другими существами и с бытием в целом. Слияние приносит чувство комфорта и защищенности; оно же укрупняет масштаб нашего существования, наделяя его через протянутые вовне связи намного большим значением. Там, где связи эти переживаются как недостаточные, а это почти неизбежно так, возникает чувство одиночества, и имеет оно много форм и обличий в зависимости от типа единения, в котором ощущается нехватка.

Моральное одиночество

Человек устроен сложно, а наша культурная традиция содержит огромное наследие из заблуждений прошлого. Ничего удивительного, потому, что нам редко удается разобраться в подлинных причинах тех или иных состояний своей психики, счастья и несчастья, не говоря уже о способах управления ими. Особенно часто это случается с одиночеством, поскольку все его формы представляют собой отчуждение от некоей важной части внешнего мира – и их так легко перепутать. Человек чувствует собственную оторванность, но совсем не обязательно сознает, от чего именно он оторван. Он, следовательно, подбирает в корне неверное «лекарство».

Ощущение одиночества и пустоты жизни коренятся в недостатке единения с другими существами намного реже, чем это может показаться. Дабы чувствовать наибольшую осмысленность, счастье и вовлеченность в структуру бытия, человеку – прежде всего прочего – нужно понимание собственной природы и прочная связь с ведущими его вперед созидательными целями и ценностями. Когда он отделен от этого невежеством, ленью и страхом, его неизбежно снедает тоска и чувство изоляции. Создается впечатление, будто ему не хватает какого-то более тесного контакта с другими, настоящей дружбы или большой любви. Но нет, ему недостает чего-то более важного – связи с тем, кем он мог бы быть и должен быть, причём не когда-то в будущем, а в данный конкретный момент. Ему не хватает не другого, а самого себя, что порождает глубинную тревогу и попытки заглушить неудовлетворенную совесть через слияние с людьми.