Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский

Если индивид корректно реализует ее природу, то мозг получает сигнал, что все идет именно так, как и должно, и вознаграждает за это наиболее интенсивными положительными переживаниями и чувством смысла. Великая Триада счастья, творчества и смысла как первоцель человеческого бытия есть закономерное и необходимое следствие сущности воли к власти. Мы подлинно счастливы лишь в процессе роста и движения вперед. И лишь когда, послушные своей природе, мы берем на себя достаточно амбициозные творческие задачи, мы ощущаем связь с широким контекстом действительности – смысл.

Все многообразие реальности порождается игрой, сотрудничеством и столкновением носителей воли к власти во времени и пространстве. Остается, однако, вопрос: является ли эта «воля» свободной?

Свобода – одно из самых парадоксальных и проблематичных явлений как для человеческой мысли, так и истории. Она соблазняет и прельщает, ее сулят учителя мудрости и выкрикивают с трибун политики, ею живут и за нее умирают, к ней стремятся и от нее бегут. Вместе с тем сейчас, как и раньше, отсутствует сколь-нибудь ясное понимание того, что же она такое. Даже если задать этот вопрос очень образованному человеку, в ответ, по всей вероятности, придется услышать что-то крайне невнятное, сбивчивое и противоречивое. Но это мало кого тревожит; предполагается, что понятие свободы само собой разумеется, оно доступно нам интуитивно и нет нужды пробовать копаться в его природе и дефиниции. Как зачастую бывает, эта очевидность обманчива и похожа на очевидность вращения Солнца вокруг Земли. Нам кажется, будто именно оно движется по небосводу, мы видим это каждый день, тогда как в действительности все наоборот. Равным образом нам кажется, будто мы понимаем свободу и обладаем ею – но, увы, все наоборот.

Первый шаг к постижению свободы начинается с обнаружения ее связи с понятием каузальности, то есть причинно-следственного отношения. Мы считаем поистине свободным то, что не определяется, не «опричинивается» извне, а действует изнутри своей собственной природы. Так, раб именно потому трактуется нами как несвободный, что его поведение детерминируется господином, его поступки есть в значительной степени следствие явных внешних причин, а его внутренняя детерминация скована.

Напротив, мы воспринимаем свободным того человека, кто сам до известных пределов решает, что ему делать и в каком направлении двигаться. Уже здесь в нас должна бы проснуться тревога, ощущение, что не все здесь в порядке. И действительно, разве этот второй, свободный человек существует в вакууме и не подвергается воздействиям? Конечно же, подвергается. Влияют ли они на его решения, определяют ли они его поступки? Разумеется.

Представьте, что за свадебным столом один гость, упражняя собственную свободную волю, ткнул в сердцах в другого вилкой – и началась такая драка, что, как говорили в старину, хоть иконы выноси. Кто тут виноват? Он сам и его свободное решение? Но не спешите судить человека. Если бы его сосед не вел себя как скотина, этого бы не случилось. Наконец, вина лежит на том, кто посадил их рядом и на изготовителе употребленной ими водки. И на молодоженах, естественно, без них бы не было самого торжества, на родителях обоих господ, породивших их на свет. На изобретателе вилки, на Исааке Ньютоне, Гае Юлии Цезаре, Гомере и даже вашем прадедушке – этот список можно длить до бесконечности, ведь без них не возникла бы причинно-следственная цепь, приведшая к этой некрасивой сцене.

В действительности ответ на вопрос, кто виноват в свадебной драке может быть только один: все мироздание в целом должно склонить свои раскрасневшиеся от стыда щеки, вплоть до сверхмассивных черных дыр, далеких звезд и квазаров. Из списка не может быть исключён ни один атом, ни одна виртуальная частица вакуума, так как каждый элемент взаимодействует со всеми остальными через посредство прочих в непрерывном пространственно-временном континууме.

Континуум этот настолько туго натянут, что между его звеньями и ножичка не просунуть: каждое событие оказывается определено не только какими-то еще, оно определено абсолютно всеми элементами системы. И где же тут место для свободы, спрашивается? Дабы погружение вилки в соседа было актом свободы, наш свадебный пьяница должен был быть способен начать новую цепь каузальности, то есть дать начало событию, вырванному из детерминируемого причинами и следствиями континуума мироздания. Хотелось бы верить, что, способный на такое, он распорядился бы этим даром иначе.

В этой точке мы подошли к пониманию двух ключевых моментов. Во-первых, того, что такое свобода на самом деле. Имея в виду справедливые рассуждения Иммануила Канта, свобода есть способность спонтанно начинать новую цепь каузальности. Во-вторых, мы поняли, что она невозможна – ни полностью, ни частично, ни в какой-либо иной форме. Данная позиция зовется крайним, или абсолютным, детерминизмом, и в рамках системы образования иногда принято называть ее опровергнутой (как именно, никогда не сообщается), что, конечно, полная чушь, поскольку в отношении крайнего детерминизма не было не только опровержений, но даже мало-мальски серьезных аргументов.

Наиболее часто приводимый сегодня довод против является указанием на некоторые квантовые эффекты, такие как принцип неопределенности Гейзенберга. Из фундаментальной невозможности точного предсказания и измерения некоторых величин (ибо сам акт измерения влияет на квантовую систему) делается крайне поспешный вывод об их коренной случайности, как бы неполной детерминированности. По этому поводу Эйнштейн когда-то произнес: «Бог не играет в кости» (Бог здесь понимается аллегорически, разумеется, см. его работу «Во что я верю»).

И действительно, даже когда Вселенная играет в азартные игры, все карты у нее давным-давно просчитаны и только нам партии кажутся делом случая. Не стоит путать неполную предсказуемость некоторых квантовых явлений, к которым мы подходим со своим ограниченным инструментарием, с их изначальной недетерминированностью.

Пока что мы сосредоточились на детерминации внешней, которой люди и имеют склонность ограничиваться в рассуждениях о свободе. Однако изнутри наше поведение определено столь же строго уже описанной ранее игрой множественных биологических и психических сил. Человеком управляют бесчисленные генетические алгоритмы – от крупных, таких как инстинкты защиты потомства и заботы о нем, подражания, размножения и доминантности, до мельчайших настроек вкусов, реакций и моделей поведения. Они задают и приводят в движение наши устремления, которые затем преломляются под социокультурным давлением и порождают все разнообразие индивидуальной и общественной жизни.

Стоит немного подкрутить настройки программного кода любого из нас, и мы получим абсолютно другую личность, которой будет нравиться вкус свежей земли больше, чем клубничное мороженое, а фонарные столбы вызывать такую гамму желаний и эмоций, какие раньше пробуждал противоположный пол. Стоит нам принять определенные психоактивные вещества или изменить соотношение гормонов и нейромедиаторов – и мы, опять же, получаем совершенно иначе функционирующую систему. Мы в плену «внутреннего» ничуть не меньше, чем «внешнего».