Госпожа камергер - Виктория Дьякова

Саша тоже часто присутствовал на их занятиях. И Мари-Клер замечала, что он сам с явным интересом слушает Анну Алексеевну. Терпимость Орловой обезоруживала француженку и заставляла ее с полным доверием прислушиваться к словам новой наставницы, открывать им прямой путь к сердцу, а трогательная поэтичность православных верований невольно воздействовала на мечтательную душу девушки.

Правда, присутствие Саши раззадоривало Мари-Клер, и она не сдавалась так сразу. Не зря она считалась одной из лучших воспитанниц сестры Лолит в монастыре. Отличаясь пытливым, острым умом, она зачастую предлагала Анне Алексеевне такие вопросы, на которые та затруднялась ответить прямо и без оговорок, что заставляло ее даже иногда разводить руками бессильно. И тогда Саша Потемкин, вступая в беседу, неизменно выручал тетушку Анну, сводя острый спор на шутку. Мари-Клер охотно откликалась ему – ее противоречия скорее проблескивали от девичьей шаловливости, и Саша хорошо чувствовал это.

С замужеством же все обстояло гораздо сложнее. Точнее, даже с самой мыслью о замужестве. Мари-Клер никак не располагалась к подобному будущему – сказывалось монастырское воспитание и давнее настроение посвятить себя Богу, оставшись девственницей. Хотя, как вскоре поняли княгиня Лиз и наставница Анна Алексеевна, трудность заключалась не только в том.

Стареющий генерал Закревский, который при посредничестве Алексея Петровича Ермолова, выразил заинтересованность в Мари-Клер, годился ей не столько даже в отцы, сколько в дедушки. Он разменял седьмой десяток. Болезни высушили его тело, он стал похож на скелет, обтянутый пергаментом, а довольно бурная жизнь в молодости не только оставила досадные следы на его характере, но и извратила вкусы.

Завсегдатай балов и развлечений при покойном императоре Александре Павловиче, князь Закревский имел репутацию хорошего собутыльника, кавалера, который нравился женщинам, – правда, несколько несдержанно относившегося к их прелестям, но зато тактичного, – а также умелого царедворца и интригана.

Женат до того Закревский был трижды. Больших состояний за женами своими он не взял, но положение и богатство свое сколотил при помощи гибкого лавирования в прошедшем царствовании. Он умел угодить, оказать протекцию нужным людям и за все взять приличные комиссионные.

Теперь же возможности его по причине перемены власти и ухудшения здоровья стали заметно ограничены, и генерал вполне готов был улучшить свои дела за счет брачной сделки, предлагаемой ему возлюбленной почившего императора. Решительную роль в его заинтересованности, конечно, сыграло приданое девицы, которое предполагала дать за воспитанницей княгиня Потемкина.

Бесспорно, время нанесло генералу чудовищные опустошения. Еще годов пять назад он при помощи пудры, румян и корсета мог скрыть перед дамами недостатки, а вот теперь с ним справлялся только искусный гример-француз, выписанный за огромные деньги из Парижа. При помощи своего искусства он придавал разваливающемуся генералу образ приятного мужчины в годах. Но никакой грим не позволил бы старому ловеласу подстроиться под молоденькую, пятнадцатилетнюю будущую жену, а тем более пленить ее. Генерал всерьез задумался об этом.

Запершись в своем московском доме, генерал целыми днями не вставал с постели, читал романы, дремал, с удовольствием предавался всем своим старческим привычкам. И лишь когда свет напоминал ему о необходимости выполнять свои обязанности в обществе, когда он должен был появляться на людях, он вставал с подушек, срывал с себя компрессы из ваты, отказывался от бутылок с горячей водой и доверялся своему волшебнику-гримеру. Так он подготовился и к званому вечеру в Кузьминках, куда его пригласила княгиня Потемкина.

О цели приглашения невенчанная супруга его почившего покровителя намекала в особом письме, приложенном к приглашению, расплывчато – но нюх опытного деляги сразу почуял: может сложиться превыгодный «марше» с девицей.

Недолго думая, Закревский призвал своего француза и начал приготовления к балу. Накануне генерал приехал в Москву из Петербурга, где нанес визиты многим знакомым, был принят и обласкан государыней Марией Федоровной. После долгой езды из одной столицы в другую, тело его болело сильнее, чем обычно. Поцокав языком, француз-гример начал с бодрящих солей и растирания онемевших ног, так как генерал заявил сразу и самым решительным образом, что на бал к княгине Потемкиной он поедет без трости.

Однако образ молодой красотки, с которой ему предстояло познакомиться, а кто знает, может статься, и пообщаться ближе, не давал престарелому дамскому угоднику покоя. Он то впадал в отчаяние и прерывал туалет, угрожая, что никуда вовсе не поедет. То снова вдохновлялся и принимался за приготовления со рвением. Более всего ему не хотелось, чтобы на балу оказался его старший сын, близкий друг Ермолова, который немало сделал для назначения последнего наместником на Кавказе.

Младший Закревский вполне мог пожаловать к княгине Лиз сразу из Петербурга, и с седой своей шевелюрой, не присыпанной пудрой, уж очень бы невыгодно смотрелся на фоне парика отца генерала и его мастерски разглаженных французом морщин. Кроме того, сын имел обыкновения вспоминать за столом прошлые времена и называть точные даты, что для знакомства с молодой девицей оказалось бы совсем некстати.

Гример-камердинер работал без устали, не обращая внимания на сопение старого генерала и на его умоляющие вздохи. Минуло добрых два часа, прежде чем Закревский, обильно смоченный ароматической водкой, напоенный бодрящей и омолаживающей жидкостью, подошел к зеркалу и остался весьма доволен собой. Теперь он мог отправляться на бал. Закутавшись с шубу, несмотря на то что давно уже стояла весна и все позеленело, генерал позволил разместить себя в карете. Мысленно он уже воображал себе особу, с которой его намеревалась познакомить княгиня Елизавета Григорьевна. Ему все еще мечталось стать единственным господином какого-нибудь прелестного юного создания, тихого и покорного. Но непременно очень красивого.

Как только карета генерала остановилась перед ярко освещенным подъездом господского дома в Кузьминках, лакеи вынесли своего господина и поставили его на ступени, он сразу же своим цепким взглядом знатока ухватил на веранде юную фигурку в голубом одеянии и, приложив к глазам лорнет, принялся рассматривать ее. «Что ж, недурна, недурна…» – пробубнил под нос.

Потом в гостиных он выступал довольно бойко, слегка обмахиваясь батистовым платком, кланяясь направо и налево. Добравшись до обтянутого китайским шелком диванчика, уселся на него отдохнуть – отсюда он наблюдал за всем, что происходило вокруг. К его радости, собственного сына среди гостей он не заметил и предвкушал возможность ввести девицу в заблуждение.

Обменявшись многозначительными взглядами с княгиней Елизаветой Григорьевной, незаметно указавшей ему на Мари-Клер, он с наслаждением наблюдал, как та веселится с генералом Давыдовым, а после танцует с молодым князем Потемкиным. Ему очень понравились выразительный, чистый взор девицы, ее восхитительный стан и локоны.

Но наблюдение прилипчивого старика, с которого пудра сыпалась при каждом шаге, вскоре стало для Мари назойливым. Обернувшись, она встретилась глазами с ним, и он представился ей сплошь белой, безжизненной мумией в перламутровом фраке и золотистом жилете с голубой лентой, с неестественно гладким, моложавым лицом. Когда же генерала Закревского подвели к Мари и представили ей лично, она неожиданно побледнела сама. Испуганно вскинув ресницы, взглянула на княгиню Анну Алексеевну – ей очень хотелось избежать знакомства, – но не найдя поддержки, попыталась взять себя в руки. Спазм перехватил ей горло. Она закашлялась, зашаталась…