Госпожа камергер - Виктория Дьякова

– Машенька, что с тобой? – Анна Алексеевна, встревожившись, поддержала ее под руку.

– Ничего, ничего, простите, – с трудом выдавила из себя Мари-Клер.

– Саша, принесите воды, – попросила сына подоспевшая княгиня Лиз. Мари-Клер уложили на диван, на котором только что восседала мумия генерала, и ей почудилось, что вся обивка дивана пропахла какими-то едкими смесями. Саша Потемкин принес из буфетной стакан воды. Наклонившись над Мари, сам дал ей выпить. Забыв о присутствующих вокруг, она смотрела в его потемневшие от тревоги за нее почти малахитовые глаза.

– Вам лучше, мадемуазель? – мягко спросил он.

– О, да. Благодарю вас, князь, – пролепетала она, – это все от усталости. Простите.

После такого поворота княгиня Елизавета Григорьевна не решилась заговорить с Мари о предстоящем браке и о предполагаемом женихе. Вместе с Анной Алексеевной они упросили генерала Закревского немного потерпеть с ухаживаниями. Тот неохотно согласился – знакомство с Мари-Клер распалило его. Смирившись, однако, он обещал навещать невесту часто, не выражая при том намерений. До поры до времени.

Первый бал в Зимнем показался Мари-Клер волшебной сказкой. Государь принимал в Георгиевском зале дипломатический корпус. Когда же заиграла музыка, двери Георгиевского зала распахнулись, и государь-император появился под руку с супругой австрийского посла. Его сопровождали длинной блестящей кавалькадой государыня императрица, императрица-мать, великие князья и княгини.

Приглашенные расступились, словно отхлынувшие волны Средиземного моря, – так показалось Мари-Клер – государь император в парадном мундире Преображенского полка прошел среди них. Сама огромная танцевальная зала, в которой проходило представление, казалась выложенной по стенам и потолку сплошными хрустальными украшениями. За ними скрывались тысячи лампионов, свет которых дробился, преломляясь в кристалле, и заливал собой чудесную декорацию из диковинных заморских цветов, среди которых Мари-Клер с нежностью увидела белый гранат и нежно-розовые цикламены.

Его Величество шествовал неспешно, как того требовал этикет. Молодой, рыжеватый, статный, державшийся очень прямо и глядевший по своему обыкновению поверх голов он поравнялся с графом Анненковым и княгиней Лиз, склонившейся перед ним, и замедлил шаг. Забыв сделать реверанс, Мари-Клер во все глаза смотрела на государя и испуганно теребила пальцами золотисто-пепельные локоны, опускающиеся на плечи.

– Надо поклониться, мадемуазель, – быстро шепнул ей князь Потемкин, и Мари неловко присела – ноги едва слушались ее. Однако она не могла оторвать взор от государя, – столь он поразил ее величием, – хотя монарх не удостоил девушку вниманием. Собственно, Мари-Клер совсем не интересовала государя. Его холодные светлые глаза были устремлены на другую женщину, не столь уж молодую, но по-прежнему дивно красивую. Он смотрел на княгиню Лиз. На ее точеные, не тронутые неумолимым ходом времени плечи, выступающие над тончайшим золотым кружевом, оторочиваюшим зеленоватый бархат платья, на крупные темно-зеленые изумруды, мерцающие в колье на ее высокой груди, на густые черные волосы, искусно перевитые изумрудными нитями, и в них, в ее прекрасных черных волосах – на несколько серебристых прядей, которые она, возлюбленная Александра Павловича, имеет смелость не скрывать. Они спускаются завитком по виску, как поникший плюмаж екатерининских времен.

Мари-Клер видела, как теплый огонек мелькнул в глазах государя при взгляде на княгиню. Интуитивно она почувствовала, что император питает к Лиз нежное чувство, но старательно скрывает его.

Несколько мгновений Николай не сводил своих водянисто-голубых глаз с Потемкиной. Этикет не позволял княгине смотреть на государя, пока он сам не разрешит ей, а Николай с разрешением не торопился, наслаждаясь поклоном бывшей фаворитки. Потом он перевел взор на молодого князя, на супруга княгини, кивнул им обоим и прошел дальше.

По окончании выхода государя всех пригласили за столы в большой царской столовой. Великие князья и княгини, послы с женами, фрейлины в русских кокошниках и придворные чины сели за стол, находящийся посередине зала, а гости из высшей знати разместились за двумя другими столами. Только государь Николай Павлович не садился. Он обходил столы, обращаясь то к тому, то к иному гостю, который отвечал ему сидя – по закону этикета. Когда же государь приблизился к ним, Мари-Клер почувствовала, что ее уколол неприятный взгляд, прилетевший из самой середины столовой. Она подняла голову – да, она не ошиблась. Недружелюбный взгляд исходил от государского стола. Императрица Александра Федоровна, не в силах скрыть волнение, внимательно наблюдала за тем, как император подходит к княгине Потемкиной, и переговорив с ней несколькими словами, отходит. Причины неприязни императрицы к княгине Мари-Клер не знала, но судя по тому, что перед самым представлением ей сказал о своем родстве с императорской семьей князь Александр, она полагала, что наверняка все было связано с его отцом, старшим братом нынешнего государя.

После ужина, за которым князь Потемкин галантно ухаживал за Мари-Клер, гости снова направились в танцевальный зал, где заиграли полонез. Вопреки ожиданиям многих, его возглавил редко танцевавший государь Николай. А в пару себе он самолично пригласил княгиню Елизавету Потемкину. По залу пронесся шум голосов. Мари-Клер не успела сообразить, отчего возникло волнение и почему августейшая матушка государя Мария Федоровна подносит к глазам лорнет и смотрит на своего венценосного сына так, словно видит его впервые, – князь Александр, выполняя данное матери обещание, увлек Мари в польский. Он вел ее грациозно и умело, но вскоре после полонеза исчез по обыкновению, оставив на многочисленных поклонников, – благо, они уже появились.

Домой в Таврический Мари-Клер вернулась с княгиней Лиз и графом Анненковым. Оба они после неожиданного внимания государя, проявленного тем к княгине Потемкиной, хранили молчание, каждый, вероятно, думая о своем. А вполне возможно – об одном и том же. О почившем императоре Александре Павловиче.

Мари-Клер же думала совсем о другом Александре. Едва приехав во дворец, она спросила у камердинера князя, куда направился Саша, и узнала тогда, что поехал Потемкин в гвардейский клуб на Галерной… Вот тогда-то она и совершила свою самую главную ошибку. Воспользовавшись тем, что, будучи монахиней, княгиня Анна Алексеевна не посещала придворные балы, а княгиня Лиз уединилась с мужем в спальне, и они о чем-то взволнованно говорили – их голоса доносились вместе с журчанием потемкинского фонтана, – Мари-Клер, предоставленная самой себе, решилась уйти в столь поздний час из дворца и, накинув на бальное платье беличью шубку, отправилась разыскивать князя Сашу.

Гвардейский клуб на Галерной оказался обычным рестораном. В нем находилось много посетителей – в основном, конечно, офицеры в различных чинах, больше в низших. А на сцене перед ними пели и танцевали цыгане.

Едва войдя, Мари-Клер сразу же увидела Сашу. Он сидел за столиком в первом ряду, в расстегнутом мундире, с трубкой в зубах и аплодировал танцовщицам. Тем временем цыгане – две женщины и мужчина с гитарой – спустились в зал, и Мари-Клер ревниво отметила про себя, что полудикие женщины эти вовсе не были красивы. Чем же они так нравятся Саше, да и всем остальным?