Секс-защитник по соседству - Любовь Попова

Пальцами накрывает грудь, и стискивает зубы, пока осматривает на предмет образований.

— Все нормально резко убирает словное прожженные огнем ладони и отходит к столу. — Одевайся

— Извращенец, — шипит она, натягивая одежду и Айаал с ней не спорит. — могу идти?

— Сейчас я тебя провожу.

Они приближаются к стального цвета двери, открывают ее и тут же натыкаются глазами на вооруженного охранника всего в мыле. Он то ли откуда-то бежал. То ли с кем-то дрался.

— В чем дело, — прячет Айаал девушку за спиной и накрывает рукой собственную кобуру с пистолетом. В таком месте находиться без оружия самоубийство

Ему становится боязно, что Ломоносов вернулся раньше времени. Но охранник быстро кивает на лестницу в подвал.

— Спуститесь! В доме посторонние.

Романова сзади тут же дергается и Айаал затылком чувствует, как она сдерживает улыбку. Но трудно поверить, что в эту крепость есть хоть шанс пробраться и остаться живым.

Он закрывает дверь перед охранником и тут же слышит за ней выстрел.

Сердце ухает вниз. А еще чертовка тычит чем-то острым в спину.

— И на что ты рассчитываешь? — хмыкает он, в одно движении разворачивается и сжимает Романовой шею, другой рукой выбивает лезвие. Но поздно. В затылок уже утыкается ствол.

— Пойдем-те доктор. Вы будете нашей гарантией свободы, — слышит Айаал голос-рычание и смотрит в счастливые глаза Романовой. Такими на него она не посмотрит никогда. Потому что они по разные стороны баррикад. И ведя пробравшегося в дом крупного солдата, он невольно злорадствует, когда слышит объяснение насчет гомика, который несколько дней жил в доме.

— За него Черкашин внес оплату. Макар когда-то с Ломоносовым вел дела.

— Почему только за него? – сквозь слезы, обиженно спрашивает Романова.

— Паша попросил позвонить Василисе, жене Черкашина, я так понимаю. Так что успокойся, твой парень давно в безопасности.

*** Анжелика ***

Как легко забыть об опасности в руках настоящего, сексуального мужчины. Как легко потеряться в его объятиях, особенно когда кончики пальцев одной рукой он то и дело ласкает кожу плеча. Нежно, мягко, словно я божество, а не женщина.

Я бы забылась, понеслась на крыльях удовольствия в сплошной экстаз, если бы не беспокойство о сестре.

— Как мы выберемся отсюда? — спрашиваю, пока рукой поглаживаю мускулистую грудь, подцепляю светлый волосок и дергаю.

Илий даже не шевелится, но на заднице я тут же чувствую широкую ладонь. Илий мнет мне ягодичную плоть, пробирается между булочек.

— Говорят есть женщины, что доверяют своим мужикам. Давай притворимся, что ты именно такая, — подтягивает он меня на себя. Губами обжигает кожу шеи.

— Я доверяю, — прикрываю я глаза от удовольствия и чувствую, как бархатная головка упирается мне между ног. Как медленно скользит по влажным складкам, растирает смазку, что ужасно непристойно стекает по бедру. Как настойчиво и нагло просится внутрь. – Мне просто стало интересно.

— Сейчас тебе должно быть интересно только, как глубоко я должен быть в тебе, — шепот обжигает мне ухо, а в следующий миг Илий просто поднимает меня над собой, обхватывает руками мою грудь и приказывает: — Двигайся.

С этим он делает резкое движение бедрами вверх и в меня толкается кажется, что огромная, раскаленная кочерга, настолько мощным было вторжение.

Дыхание перехватывает, и я снова зажмуриваюсь от счастья, словно удушающая духота закончилась и в лицо брызнул летний дождь.

Но я помню приказ, отданный немного хриплым, бархатным голосом и не могу его нарушить. Да и не хочу.

Мозг просто плывет от жара, что пышет от этого мужчины. От силы чувства, что он меня заражает как самым прекрасным вирусом.

Опираюсь на мощную, грудную клетку ладонями, зажимаю губу и начинаю медленное, протяжное движение вверх, чувствую каждую выступающую вену, крупную головку и снова сажусь.

Резко, глубоко. Хочу издать стон, но в приоткрытые губы мне пробираются пару пальцев. И меня накрывает волной нового экстаза.

Я снова двигаюсь вверх, ощущаю кайфовое схождение плоти о плоть и снова сажусь резко.

Но такая медлительность не устраивает Илия и он резко переворачивает меня на спину. В пару действий задирает ноги за голову и поднимается надо мной, продолжая держать член в тепле моего влагалища.

И в темноте моей спальни он кажется нереально огромным. Просто зверьем, которое готово меня сожрать. Но я-то прекрасно знаю, что мне это доставит только удовольствие. Яркое, как первый секс с ним. Невообразимо острое, как страх, что все может закончится.

Каждый его толчок, каждое резкий удар конца о матку, каждый шлепок по груди. Все это приносит столько радости и восторга, словно я никогда в жизни не улыбалась. Словно весь мир исчез и остались мы двое.

И я уже не могу сдерживать рвущиеся наружу стоны, пока он продолжает рвать на части меня и мою душу. Так остро, что остается только делать рванные глотки воздуха, находится на самом краю скалы. Пока Илий продолжает ускоряться, продолжает бить меня своим инструментом в самое нутро, в самую женскую суть, подталкивать к извечному полету в пропасть нирваны. Той нирваны, что я достигаю только под его грубым натиском.

И я кричу ему в ладонь, пока меня бьет током кайф, пока тело, заполненное до отказа мужской силой, содрогается в непрекращающемся экстазе, пока внутри меня не заполняется все обжигающей лавой.

— Хочу сделать тебя беременной, — вдруг хрипит он мне в лицо, отнимает руку и заменяет ее пересохшими от рыков губами. Не целует, насилует рот, доказывает власть, наполняет новой силой, для ночных, сексуальных подвигов.

— Предлагаю для начала остаться в живых, — счастливо улыбаюсь, когда он раскручивает меня из положения «рогалик» и укрывает одеялом.

— Здесь тебе нечего волноваться. Спи.

И мне действительно стало спокойнее, даже когда следующей ночью он пробрался ко мне в спальню и сказал, что мы выдвигаемся.

А затем был потайной коридор о, котором я никогда даже не знала, потом был забег по лесу, вертолет.

И вот я сижу в доме его отца напротив его матери и жду, когда Илий спасет мою сестру.

Дом находился где-то далеко за городом и напоминал скорее крепость. Но от вида из окна захватывало дух. Озеро, горы. Картинка-утопия где далеко от пыльной цивилизации.

Правда все настроение сбивал взгляд матери. На вид очень строгой воспитательницы детского сада. А про отца и говорить не хотелось. Таким же был Тамерлан во времена работы убийцей.

Стальной взгляд пугал до дрожащих коленок, а тонкая линия сжатых губ ясно говорила, что мне здесь не рады. И даже приход сестры, с которой мы уединились в ее спальне за разговором о случившимся, о ее Паше, о враче, что спустили, как пленники в подвал, не снял внутреннего напряжения.