Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Во время службы в Успенском соборе — соединенного молебствияпо случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира стурками — толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу,пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышалисьобыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль исообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковыематерии дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том,кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял словособорне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовымидевушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками,для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговорытеперь не занимали Петю; он сидел на своем возвышении пушки, все так жеволнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли истраха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознаниеважности этой минуты.

Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (этостреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась кнабережной — смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок,взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжалисьвыстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры,потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те,которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчинв мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура!» — опять закричала толпа.

— Который? Который? — плачущим голосом спрашивал вокруг себяПетя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одногоиз этих четырех лиц, которого он из-за слез, выступивших ему от радости наглаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя этобыл не государь, закричал «ура!» неистовым голосом и решил, что завтра же, чегобы это ему ни стоило, он будет военным.

Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и сталарасходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; ноон не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпойстоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая ещечего-то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу — к обедугосударя, и камер-лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.

За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:

— Народ все еще надеется увидать ваше величество.

Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышелна балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.

— Ангел, отец! Ура, батюшка!.. — кричали народ и Петя, иопять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали отсчастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь,отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявшийкучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые изтолпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелкубисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасностьбыть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не зналзачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться.Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считаласебя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и непопадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будтобоясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.

Государь ушел, и после этого большая часть народа сталарасходиться.

— Вот я говорил, что еще подождать — так и вышло, — с разныхсторон радостно говорили в народе.

Как ни счастлив был Петя, но ему все-таки грустно было идтидомой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел недомой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и которыйтоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, чтоежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем ещесдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петюкуда-нибудь побезопаснее.

15-го числа утром, на третий день после этого, у Слободскогодворца стояло бесчисленное количество экипажей.

Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второйкупцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шелгул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели настульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило позале.

Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то вклубе, то в их домах, — все были в мундирах, кто в екатерининских, кто впавловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общийхарактер мундира придавал что-то странное и фантастическое этим старым имолодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны былистарики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром илисморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежелиходили и говорили, то пристроивались к кому-нибудь помоложе. Так же как налицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах былапоразительна черта противоположности: общего ожидания чего-то торжественного иобыкновенного, вчерашнего — бостонной партии, Петрушки-повара, здоровья ЗинаидыДмитриевны и т. п.

Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся емуузким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенноесобрание не только дворянства, но и купечества — сословий, etats generaux —вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душемыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции.Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещанияс своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смыслеприближается что-то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался,прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которыезанимали его.

Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потомвсе разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том,где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать балгосударю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скородело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки былинерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.