Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу,и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во-первых, принадлежность его ктому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и котороепроповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во-вторых, то, что ему, глядяна большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм,было почему-то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которойон не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состоялав том неясном представлении, что он l`Russe Besuhof, имеющий значение звериногочисла 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю,глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должнопредпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.

У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое-кто изблизких знакомых.

Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.

Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежелибы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что,очевидно, легко носил свою толщину.

Он, пыхтя и что-то бормоча про себя, вошел на лестницу.Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых,то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащи принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлялв передней.

Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Ещепрежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пеласолфеджи в зале. Он знал, что она не пела со времени своей болезни, и потомузвук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу вее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую.Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась иувидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.

— Я хочу попробовать опять петь, — сказала она. — Все-такиэто занятие, — прибавила она, как будто извиняясь.

— И прекрасно.

— Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! —сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. —Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.

— Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, —прибавил он и хотел пройти в гостиную.

Наташа остановила его.

— Граф, что это, дурно, что я пою? — сказала она, покраснев,но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.

— Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?

— Я сама не знаю, — быстро отвечала Наташа, — но я ничего быне хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете,как вы для меня важны и как вы много для меня сделали!.. — Она говорила быстрои не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. — Я видела в том жеприказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в Россиии опять служит. Как вы думаете, — сказала она быстро, видимо, торопясьговорить, потому что она боялась за свои силы, — простит он меня когда-нибудь?Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?

— Я думаю… — сказал Пьер. — Ему нечего прощать… Ежели бы ябыл на его месте… — По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенессявоображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы онбыл не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ееруки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова былиу него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.

— Да вы — вы, — сказала она, с восторгом произнося это слововы, — другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и неможет быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было сомною, потому что… — Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняланоты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.

В это же время из гостиной выбежал Петя.

Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик столстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но впоследнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет вгусары.

Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.

Он просил его узнать, примут ли его в гусары.

Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.

Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.

— Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда навас, — говорил Петя.

— Ах да, твое дело. В гусары-то? Скажу, скажу. Нынче скажувсе.

— Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? — спросилстарый граф. — А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала.Очень хорошая, говорит.

— Достал, — отвечал Пьер. — Завтра государь будет…Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да,поздравляю вас.

— Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?

— Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, —отвечал Пьер.

— Боже мой, боже мой! — сказал граф. — Где же манифест?

— Воззвание! Ах, да! — Пьер стал в карманах искать бумаг ине мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшейграфини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пелабольше, но и не приходила в гостиную.

— Ей-богу, не знаю, куда я его дел, — сказал он.

— Ну уж, вечно растеряет все, — сказала графиня. Наташавошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Кактолько она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он,продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.

— Ей-богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…

— Ну, к обеду опоздаете.

— Ах, и кучер уехал.

Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпеПьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.

— Нет, после обеда, — сказал старый граф, видимо, в этомчтении предвидевший большое удовольствие.